– Должно быть, это было чертовски трудное время, – стараясь быть лаконичным, прокомментировал Херцфельд.

– Верно, и вот однажды, когда я стоял один-одинешенек и переживал, что рядом нет моих старых друзей, с которыми мы играли еще в песочнице, мне в голову пришла мысль: «Ингольф, дружище, а ведь наверняка ты не один такой, и многим так же плохо, как и тебе». Короче, я основал вебсайт, на котором школьники могут поддерживать связь между собой.

– Оставайтесь близко! – бросил Херцфельд.

Ингольф в ответ сверкнул своей обезоруживающей улыбкой и сказал:

– Это был не более чем публичный поэтический альбом. Ты выкладываешь в нем фотографию, твои друзья тебя находят и пишут что-нибудь на стене. Конечно, я не был единственным гением, почувствовавшим дух времени. Появились, как грибы после дождя, школьные, студенческие и прочие социальные сети. Фейсбук не являлся исключением.

– Какое несчастье! – заметил Херцфельд.

– Наоборот! Это было настоящим счастьем! Уже вскоре на моем сайте зарегистрировалось свыше сорока тысяч учеников. И вот на мою электронную почту пришло письмо от конкурентов.

– Позвольте мне угадать, – прервал Ингольфа профессор. – Вы продали свой сайт за миллион?

На лице практиканта вновь появилась игривая улыбка.

– Умножьте на четырнадцать.

– Четырнадцать миллионов евро? – От удивления у Херфельда опять чуть было не отвисла челюсть, но он вовремя сдержался и плотно сжал губы.

Ингольф снова рассмеялся и с присущим ему юношеским задором проговорил:

– Перечислены на мой счет как раз к моему четырнадцатилетию. Глупо, я знаю, но мне понравилась символика.

– И теперь этими деньгами вы финансируете избирательную кампанию вашего отца?

В ответ Ингольф хитро покачал головой.

– Папа от своих капиталов получает только проценты, – ответил он. – А вот Харпер, в отличие от него, смог выгодно вложить большую часть моих денег. Мой же отец вложил свое состояние в сделки с недвижимостью и в бесполезные инвестиционные фонды, и в результате не только не преумножил свои деньги, а совсем наоборот.

Не успел Херцфельд толком поразмыслить над тем, уж не дурачит ли его практикант, как звонок Бабетты вновь вернул его к действительности. Он укоризненно поглядел на свой мобильник, ведь на мгновение профессор на самом деле отвлекся от мрачных мыслей, а этот вызов снова швырял его в водоворот тяжелых дум о судьбе дочери. Перед ним опять возникла картина вырванного языка, которая никак не хотела исчезнуть из его головы.

– Да? – произнес он в телефон, почувствовав, как в противоположность «порше», который ехал все медленнее и медленнее, ускорился его пульс.

– Я нашла! – радостно сказала секретарша, в то время как Херцфельд спросил себя, а хочет ли он на самом деле услышать то, что она узнала.

Однако Бабетта начала говорить, и уже после ее первых слов профессор вспомнил, в связи с чем он слышал и, более того, читал про эту Фредерику Тевен. Напрасно Пауль надеялся, что тот ужас из его прошлого никогда к нему не вернется. Он жестоко ошибался!

Херцфельд закрыл глаза и вспомнил весь тот кошмар четырехлетней давности, отголоски которого, подобно землетрясению, настигли Пауля в данную секунду. С этого момента он знал, что положение его дочери безнадежно.