– …и дело не только в этом. Воздух. В нем что-то есть, и можешь сколько хочешь притворяться, что не чувствуешь, но назревают перемены. Что-то близится.

Герцогиня вложила руку в перчатку (несмотря на «сплюнь и протри» Мейбл, перчатка осталась скорее «сплюнь», чем «протри»), и та защелкнулась вокруг руки; тонкие полосы ранее скрытой стали обвились вокруг ржавой оболочки.

Когда прозвучал окончательный кланк, Герцогиня подняла руку, потом помахала ею; металл казался сейчас не тяжелее тонкого хлопка.

Мейбл фыркнула.

– Вечно на тебе все выглядит лучше, чем на мне.

Нельзя просто весело прогуляться через Жижу и выпасть на другой стороне в той точке почвенного мира, в которой пожелаешь. Пройти с одной стороны на другую – все равно что сесть на рейс из правильного аэропорта; если ты не выберешь правильный маршрут, скорее всего окажешься в Тегеране, когда на самом деле хотел плюхнуться на Таити.

Знание этих точек напряжения вдоль стен Загона было известно только Герцогине, которая выдавала информацию членам «Отряда мертвых» там и тогда, где и когда это требовалось, и забирала эти воспоминания, едва задание было выполнено. Дейзи-Мэй как-то спросила ее, почему только ей доверена эта информация.

– Потому что во время войны ты не раздаешь боевые планы уборщикам. Ты придерживаешься принципа служебной необходимости, а она есть только у меня.

– А если с тобой что-то случится? – спросила тогда девушка, словно пес с костью. – Мы в полной жопе.

– На этот случай приняты специальные меры, – сказала ей Герцогиня, хотя любой другой получил бы вместо ответа выговор. – Никто не занимается этой работой вечно, даже я. Все заканчивается, даже смерть.

Никогда она не была настолько уверена – и рада – этой непреложной правде, как прямо сейчас, когда стояла у бесконечной каменной стены, пытаясь вспомнить, куда дела Нью-Йорк.

Герцогиня шаг за шагом двигалась вдоль стены, не замечая бегущего по спине холодка, знака, что за ней наблюдают; пальцы плясали на холодной каменной поверхности.

Обернулась, следя за многочисленной группой лишенных, следящих за ней; все молчат, все неподвижны. Невозможно было игнорировать эту неподвижность, это молчание, как бы ей того ни хотелось.

Нужно поторопиться.

Пальцы ласкали стену, перчатка на правой руке сверкала в вулканических тучах, собиравшихся над головой.

«Нет, – думала Герцогиня, – это Мехико. Но уже ближе.

Сан-Диего.

Лос-Анджелес».

Пальцы сдвинулись вправо.

Она обернулась.

Лишенные сдвинулись вперед, молча сократив расстояние между ними вдвое.

«Колорадо.

Канзас.

Кентукки».

Снова обернулась. Стадо уже в дюймах от нее.

«Я не могу рисковать. Они слишком близко, их слишком много, – подумала Герцогиня. – Потому что я не смогу взорвать всех, как бы мне ни хотелось.

Вот.

Нью-Йорк».

Рев труб, возвещающий ежедневный раскол в небе.

Головы резко дергаются в его сторону, стеклянные глаза окружающих тел подсвечены белым, появляется ежедневная зеленая карта на небеса.

«Спасена трубами, – подумала Герцогиня. – Щель отвлечет на себя большинство, если не всех».

Она не отвлекла.

Толпа, окружившая ее, – слишком много, не сосчитать – не сдвинулась ни на дюйм; головы разворачивались обратно. Салонный трюк, работавший целую эру, протух.