— Там, батя, видно будет. Однако мне в дорожку пора.

— Что, уже выходить время? — спохватился старик. — А я еще ружье не почистил.

— Да ты куда собрался? — удивился Семен.

— Меня, сынок, Квасов по старой памяти на фазанов поохотиться позвал. А я всегда готов старому другу помочь. Ты як же думал, Семка, если я старый, значит, и доверие утерял?

Семен, стараясь не привлекать к себе внимания, не прощаясь с женщинами, потихоньку выскользнул из избы и пошел к берегу. А на крыльце стоял старик Василий и провожал его добрым участливым взглядом.

На причале, как всегда в последние военные годы, было пусто. Старший лейтенант Семен Жарких отомкнул цепь, столкнул лодку в воду, стал загребать одним веслом, выбираясь по узенькому коридорчику между берегом и речным уловом, медленными, вкрадчивыми кругами гонявшим речную пену по взбугрившейся водной поверхности. Выйдя на речной простор, Семен опустил весла в лодку, и ее поволокло вниз по течению. Постепенно темнело, и уже труднее было рассмотреть отдельные деревья, росшие на крохотных лесистых островках близ берегов. За излучиной послышался всплеск — играл потайник — большой подводный камень возле берега, опасный для рыбаков, не знавших реки. Семен взял в руки весла. И вовремя, вдоль его стороны показался зеленец — берег с гладкой травяной поверхностью, иногда перемежавшейся россыпями речной гальки. Он затабанил правым веслом и тут же нажал на оба, заплескал короткими резкими гребками и ткнулся носом в песок, не торопясь вытянул лодку на берег. До встречи еще оставалось минут двадцать, и он, разминая ноги, прошел вдоль реки, внимательно оглядывая каждое деревце на фоне густеющего неба. Ветерок затих, и ни одна веточка не трепетала. Тихонько журчала вода. Замер и противоположный берег. Если бы Семен Жарких не знал, что сейчас на нем затаилось не меньше десятка людей и с минуту на минуту вечерняя тишина может разорваться грохотом выстрелов, свистом ракет и криками, он бы ничего не заподозрил в этом благостном спокойствии.

— Пора, — беззвучно прошептал он и негромко свистнул раз, потом еще дважды. И тут же затаил дыхание. Крона одного деревца дрогнула, и на берегу послышались чмокающие от влаги шаги.

— Кто идет? — тихим голосом спросил Семен.

— Это я, Ефим, не узнаешь, что ли? Здорово! Все забываю тебе сказать, Семен, с меня причитается за то, что ты нож у Виташева выбил. Если бы не ты, продырявил бы он мне мою шкуру, а она мне дорога как память о ее создателях: папе и маме. Все в порядке? Тихо?

— В деревне тихо, здесь вроде бы тоже.

— Вот и я думаю, кому мы в этот час нужны. А Сан Санычу неймется. Он и Семенычу покоя не дает, и всем нам. Пока мы с тобой болтаем, они небось уже весь берег облазили, все энкэвэдэшников ищут. Чего их искать, те по времени уже почивать должны. Темнота — это наше время, верно?

— Осторожность нам не помешает.

— Если бы осторожность, а то страх. Я тебе, Семен, честно скажу, что в жизни боюсь только одного старичка подколодного — Гришаней его кличут, ну, так тот с нечистой силой связан. А в НКВД берут простых людей, не стоит их пугаться. Гришаня предсказал, что перед смертью у меня на теле обязательно язвы появятся. Я сегодня к вечеру специально оглядел себя — и прыщика не нашел, слава богу, значит, мне еще долго жить. Ну, пойду Семенычу доложу.