При первых же его словах Берта разрыдалась.
— Глупенькая, — сказал ей Соврези. — Неужели это уже означает, что я умер?
— Нет, но я не желаю этого.
— Перестань же. Разве мы были менее счастливы от того, что на другой же день после свадьбы я все завещал тебе? Кстати, у тебя есть копия этого завещания. Будь добра, пойди принеси мне ее.
Она сразу вспыхнула, а потом страшно побледнела. Зачем ему понадобилась эта копия? Не хочет ли он ее порвать?
— Я не знаю, где эта копия, — ответила она.
— А я знаю. Она в левом ящике зеркального шкафа; иди, ты доставишь мне этим удовольствие.
И когда она вышла, он обратился к Гектору:
— Бедная женщина, бедная обожаемая Берта! Если я умру, она не переживет меня!
Треморель не нашелся что ответить, его беспокойство было невыразимо и очевидно.
«И этот человек может сомневаться! — думал он. — Нет, это невозможно!»
Вошла Берта.
— Нашла, — сказала она.
— Давай сюда.
Он взял у нее эту копию своего завещания, с видимым удовольствием прочитал ее и сказал:
— Теперь подай мне перо и чернила.
Оба преступника с беспокойством поглядели друг на друга. Что еще он хочет написать?
— Возьми, — обратился он к Треморелю, — читай громко все, что я добавил.
Чувствуя, что голос готов каждую минуту изменить ему от волнения, Гектор исполнил желание своего друга и прочитал:
«Сегодня (такого-то числа и года), больной, хотя и в здравом уме и трезвой памяти, сим я заявляю, что не желаю менять ни одной строчки в этом завещании. Никогда еще я не любил так свою жену и никогда еще не желал так сильно видеть ее в случае моей смерти полной наследницей всего, что я имею и имел.
Клеман Соврези».
И настолько было велико умение Берты владеть собой, что она ни одним жестом не выдала той радости, которая наполнила ее.
— Зачем это? — сказала она со вздохом.
А полчаса спустя, оставшись наедине с Треморелем, она, как ребенок, выказывала безумную радость.
— Кто бы мог предполагать! — восклицала она. — Никто! Теперь у нас с тобой свобода, богатство, опьянение от любви — целая жизнь! Три миллиона! Гектор, да ты пойми: целых три миллиона! Вот оно, завещание, у меня в руках. Теперь уже ни один юрист не осмелится сунуть сюда свой нос. Теперь остается одно — поспешить!
Несомненно, графу приятно было узнать, что он свободен, потому что неизмеримо легче бросить женщину с миллионами, чем совсем нищую. Тем не менее эта вспышка радости, эта ее поспешность показались ему чудовищными. Он ожидал от преступления большей торжественности, чего-то тяжкого, сосредоточенного.
— В последний раз заклинаю тебя, — сказал он ей, — откажись от этого тяжкого, опасного предприятия. Ты ведь отлично видишь, что ошиблась, что Соврези не сомневается абсолютно ни в чем и любит тебя по-прежнему.
Выражение лица молодой женщины тотчас же изменилось. Она задумалась.
— Не будем говорить об этом, — сказала она наконец. — Возможно, я и ошибаюсь, а возможно и то, что он очень сомневается… Быть может даже, он кое-что уже и раскрыл и надеется подействовать на меня своей добротой. Видишь ли…
Она не закончила, вероятно, из опасения его напугать. Но Треморель и без того уже был испуган. На следующий день, будучи не в силах выносить вид этой агонии Соврези, боясь каждую минуту выдать себя, граф, не говоря никому ни слова, отправился в Мелен, но оставил дома адрес и по первому же требованию вернулся обратно. Берта написала Гектору невообразимо глупое, абсурдное письмо. При возвращении он хотел упрекнуть ее за это, а между тем она первая набросилась на него.