— А тем временем, — сказал он, — я еще не вполне удовлетворен. Конечно, виновность Тремореля не подлежит больше сомнению. Но каковы причины всей этой драмы? Чем он был доведен до необходимости отделаться от жены и обставить дело так, чтобы все подумали, что и он сам также убит?

— А разве нельзя предположить, — возразил доктор, — что ему надоела госпожа Треморель и что он избавился от нее ради другой, более любимой, даже до сумасшествия любимой женщины?

Лекок покачал головой.

— Из-за того, — ответил он, — что любят другую женщину, жен своих не убивают. Бросают жен и сходятся с любовницами — вот и все.

— А если жена богата? — продолжал настаивать доктор.

— Треморель сам имел деньги, — ответил сыщик. — Он мог что угодно покупать, продавать, закладывать, обращать в деньги, играть на бирже… Своя рука владыка.

Доктор не нашелся что ответить. Лекок вопросительно посмотрел на отца Планта.

— Я чувствую, — сказал он, — что только в прошлом необходимо искать причину и мотивы этого убийства. Какое-то преступление навеки связало графа с графиней, и только смерть одного из них могла предоставить свободу другому. Это преступление я подозревал с первого же взгляда, я видел его каждую минуту, начиная с нынешнего утра, и этот человек, Робело, костоправ, который пришел сюда, чтобы убедить нас в нем, и который хотел убить господина судью, — он тоже главное действующее лицо или же соучастник этого преступления.

Последние слова сыщика подтолкнули доктора, и он воскликнул:

— Это Соврези!..

— Да, — ответил Лекок, — да, Соврези!.. И бумага, разыскиваемая злодеем с такой настойчивостью, это письмо, ради которого он пренебрегал даже своей жизнью, должно содержать в себе неоспоримые доказательства преступления.

Несмотря на многозначительные взгляды и прямые намеки на то, что пора говорить, старый судья молчал. Тогда Лекок решил нанести ему последний удар.

— Что же это за прошлое, что под его тяжестью могла решиться на самоубийство молодая двадцатилетняя девушка?

Отец Планта выпрямился во весь свой рост и побледнел.

— Что вы говорите!.. — воскликнул он изменившимся голосом. — Лоранс ничего не знала!

Жандрон, внимательно рассматривавший настоящего Лекока, мог в это время увидеть, как тонкая улыбка пробежала по лицу этого талантливого сыщика.

— Вам нет нужды, господин Лекок, — обратился к нему отец Планта несколько свысока, — прибегать к хитростям или к уловкам, чтобы заставить меня говорить о том, что мне известно. Я уже достаточно доказал свое к вам доверие и уважение, поэтому отбросьте ваше право употреблять против меня эту печальную, а если хотите, то и смешную, тайну, до которой вы докопались. Да, ваш всепостигающий гений довел вас до истины. Но вы еще не знаете всего, и я молчал бы до сих пор, если бы причины, заставлявшие меня молчать, не перестали существовать.

И он открыл секретный ящик в своем бюро, достал оттуда объемистую папку и положил ее на стол.

— Вот уже четыре года, — сказал он, — как день за днем, вернее, час за часом я присутствую при различных стадиях той ужасной драмы, которая завершилась в Вальфелю этой ночью кровавой развязкой. Первая причина — любопытство старика, не занятого делом, а позднее я надеялся спасти этим жизнь и честь дорогого для меня человека. Почему до сих пор я ничего не говорил о моих открытиях? Это, господа, тайна моей совести, а она меня никогда не упрекала. С другой стороны, еще сегодня я закрывал глаза на очевидное. Мне не хотелось верить в такую жестокую расправу…