Они так и стояли друг против друга, словно решая, что делать, и тут Карен снова почувствовала: приближаются схватки. Она боялась, что Барни начнет стрелять. Как все не вовремя: ведь он и правда может спустить курок. Она пыталась сдержать боль, а когда поняла, что не в силах, попыталась сделать вид, что ей не больно. Она сжала зубы, подавив стон и силясь стоять прямо, только бы Барни ничего не заметил. Но Верн все видел – и выдал ее:

– Вот и началось, – буркнул он и подался в сторону.

Однако остальные не шелохнулись.

– Барни, пожалуйста, забери меня отсюда. Родить я могу и в машине. Многие женщины рожали в машинах по дороге в больницу. Может, и я смогу.

Но, сказав это, она вдруг почувствовала сильную слабость и поняла: недоношенный ребенок не выживет.

На какой-то миг ей показалось, что Барни собирается выстрелить, но не тут-то было. Он опустил ружье и выкрикнул:

– Ладно, стрелять в вас я не стану. Вам это было бы только на руку. Но так просто вы все равно не отделаетесь.

Барни развернул дробовик и ткнул им в Карен, приставив его прямо к ее животу, сбоку.

– Сейчас мы проходим мимо вас, а если кто попробует нас остановить, он же сам и спустит курок. И убьет ее вместе с ребенком, раз уж вам приспичило. Хотите, так кончайте со всем разом, прямо сейчас.

То была отчаянная игра. Карен знала: он никогда этого не сделает. Однако же его палец лежал на спусковом крючке – и дробовик мог выстрелить в любое мгновение. Но ему пришлось блефовать.

– Иди! – велел ей он, подталкивая двустволкой. – Только очень медленно.

– Не пускай их! – гаркнул Петерсон.

– Останови их!

– Не могу. Если схвачу его, ружье выстрелит, – сказал Верн.

– Он не посмеет.

– У него же не все дома.

– Палец у меня на спусковом крючке, – проговорил Барни, – и тот, кто навалится на меня, станет убийцей. А теперь в сторону, уроды! Дорогу!

Карен приблизилась к ним, и они расступились. Одна из медсестер открыла дверь, и Карен с Барни прошли в вестибюль. Врачи и стажеры, наблюдавшие за происходящим, кинулись готовить палату. Барни с Карен подошли к регистратуре, и Барни сказал медсестре:

– Доктора Лероя, срочно! Промежуток между схватками примерно минут десять.

Напряжение последних пяти минут не замедлило сказаться. Карен вдруг почувствовала, что ноги ее больше не слушаются. Кто-то из стажеров подхватил ее, и, прежде чем потерять сознание, она успела разглядеть лицо доктора Лероя.

Барни размышлял, а смог бы он и в самом деле ее убить, если бы его попытались удержать. Нет, конечно же, он не был уверен на все сто, что€ стал бы делать. Пожалуй, он нацелил бы дробовик на толпу или, может, на себя, а может, вообще опустил бы руки. Но, когда они с Карен двинулись к той лестнице, он ни на миг не сомневался, что сможет отнять у нее жизнь: ведь, не дай они им дорогу, зачем было бы жить? Ей жить. Ему. И бедному комочку внутри нее… Нет, точного ответа он не знал.

Для Карен нашли отдельную палату, чтобы не нервировать других рожениц в родильном отделении, и Барни, оставшись с нею, слышал ее страдальческие крики, хотя лица ее практически не видел: оно было скрыто под белым навесом, похожим на ходивший ходуном бельевой мешок, поскольку она из последних сил цеплялась за него, а не за перильца койки. В нем отдавался каждый ее вскрик, каждый спазм, каждое подергивание тела, и ему становилось не по себе всякий раз, когда он думал, что в этом была и его вина. А ведь сначала он хотел ребенка больше, чем она.