Но Карен не нашла в этом ничего забавного, и Барни решил, что она не оценила шутку постольку, поскольку сама находилась в не менее интересном положении. Это, настаивал он, по-настоящему оригинальная идея. Вот только младенцы вышли какие-то не такие. Впрочем, ему удалось вылепить их так, чтобы они выглядели как настоящие: он просмотрел кучу книг по медицине и сумел изобразить уродства вполне достоверно. Однако младенцы все равно получились слишком уж человечными и милыми. Помимо всего прочего, ему хотелось показать несовершенство тварей, созданных Богом страждущим.

Но ей не хотелось это обсуждать.

Почему же ей было невдомек, что, создавая все эти формы, он добрался до самых потаенных глубин своего бессознательного и извлек оттуда воспоминания об иных местах и временах, которые никак нельзя было отнести к прошлому, поскольку они существовали в его сознании в самое что ни на есть настоящее время? И если ему удалось разглядеть эти согбенные, скрюченные, корчащиеся фигуры – получеловеческие, полузвериные, – значит, они существуют? Однако Карен не желала принимать его воображение за реальность. Она не могла допустить, что он случайно натолкнулся на нечто весьма значительное. Она была всецело поглощена своим собственным состоянием – одержима тайной теплящейся внутри нее жизни, и ее заботило лишь то, что происходило в настоящее время в ее чреве.

То было своего рода безрассудство, заставляющее людей бояться смерти, – уверенность, что на следующей неделе, завтра или через минуту должно что-то случиться и они это упустят. Барни пытался убедить ее, что завтра не существует ни для кого, так зачем смотреть в будущее и бояться смерти? Странно было то, что Карен не воспринимала никакие доводы, словно находившееся в ее утробе существо было настолько важным для нее, что за него стоило цепляться всеми силами и бороться со всем миром. Столь ценный товар, говорил ей он, производили миллионы неквалифицированных рабочих по всему миру (неходовой товар, разрастающийся до размеров целых народов, голодающих и умирающих на берегах Ганга, скитающихся по джунглям Африки с засиженными мухами глазами, и это потомство рождалось уродливым душой и телом). Не сомневайся, говорил ей Барни, его уродцы – всего лишь воплощение извращенной сути, сокрытой под личиной совершенных тел, но он видел, что она понимает его с трудом. Беременность ослепила ее настолько, что она не видела ничего дальше жалкого кусочка плоти в своем чреве.

Теперь ему казалось, что, когда младенец кричит в утробе, он борется со смертью. Так, может, рождение – это начало умирания? Может, все эти фертильные часы предназначены только для того, чтобы провести их через лабиринт времени к смерти? Человек – это радиоактивный изотоп с нестабильным периодом полураспада, мало-помалу разлагающийся с каждым мгновением, с каждым днем.

Он ей все объяснит. Творя внутри себя, она поймет, что единственный смысл сотворения подобной формы кроется в ее последующем разрушении. Он никогда еще не говорил с нею на эту тему (она пока еще была не готова к такому творческому прорыву), но он покажет ей, как каждый человек разрывается между банальным эгоистическим желанием поиграть в Бога и вдохнуть жизнь в порожденных им Адамов и Ев, а потом поносить своих чад за неповиновение и в довершение всего изгнать их из райского дома-сада в загрязненный мир, чтобы они мало-помалу разлагались там каждое мгновение, каждый день, и только потому, что ты сотворил их, сделав продолжением самого себя, – как каждый человек разрывается между всем этим и прекрасным идеалом (Богом-наоборот), призванным разрушать то, что создают другие.