— И от Лиззи, пуще всего от Лиззи,— горячо поддер­жал я, слишком хорошо зная, что из-за вышеупомянутой особы, случись что, мне придется пережить самые круп­ные неприятности.

— Да, конечно же, и от маленькой Лиззи,— согласи­лась Анни.— В ее возрасте лучше не знать о таких вещах. Ни одна живая душа не узнает того, что ты мне доверил, Джон, хотя отныне я буду страшно волноваться, когда поздно ночью ты будешь возвращаться от этих страшных людей.

— Ну что же,— сказал я,— слово не воробей, выле­тит — не поймаешь... Теперь ты знаешь мою тайну, а я — твою. Когда же это дойдет до ушей матушки — а ведь нам все равно, рано или поздно, придется признаться ей во всем,— я, по правде сказать, не знаю, кто из нас двоих окажется в худшем положении. Я, куда ни шло, еще вы­терпел бы постоянные упреки, но матушкиных печальных слез я не перенесу.

— Со мной точно такая же история, — сказала Анни. Вздохнув, она тут же просияла и окинула меня нежным взглядом.— Теперь, дорогой мой братик, мне будет куда как легче на душе, потому что я смогу помочь тебе. Уве­рена, что твоя возлюбленная стоит того. Послушай, а мо­жет, она неравнодушна к нашей ферме?

— Да что ты!— Я буквально задохнулся от возму­щения.

— Тогда все в порядке,— сказала Анни, давая понять, что ей достаточно и этих трех кратких слов и что дальней­ших многословных заверений ей не потребуется.— Ви­дишь ли, я подозреваю, что Салли Сноу приглянулась на­ша маслобойня и наши кувшины со сливками. Она так много расспрашивала меня об оттенке нашего молока и о наших лугах...

— Значит, ты совершенно права, Анни: это как раз и есть та самая земля, которую Салли готова цело­вать...

— ...А также все, что по ней движется и мычит,— по­целовав меня, лукаво подхватила Анни.— Салли была в восторге от нашей лучшей коровы, но — увы! — наша кра­савица ей теперь нипочем не достанется!

Взявшись за руки, мы вошли в дом. Сидя в кресле, фермер Николас Сноу почивал глубоким сном, нимало не подозревая, что честолюбивые планы его и его близких пошли прахом не далее как пять минут назад. Анни под­мигнула мне и с этакой ехидной улыбочкой спросила:

— Признайся, Джон, а ведь тебе сейчас куда прият­нее было бы увидеть здесь, в гостиной, твою Лорну, сто­ящую рядом с матушкой, нежели этих, как их зовет дя­дюшка Бен, расфуфыренных молочниц?

— Ой, и не говори, Анни. Дай я тебя поцелую: ты просто читаешь мои мысли.

— А Лорна тебя любит по-настоящему, всем серд­цем?— спросила Анни, испытующе взглянув на меня.

— Я бы этого не сказал,— чистосердечно признался я. — Я ей нравлюсь, и она начинает привыкать ко мне. Что до любви... Мне кажется, она еще просто не доросла до этого чувства. Какой может быть спрос с полуребенка, если она говорит, что любит только своего дедушку? Но ничего: придет время, и, я надеюсь, она полюбит меня.

— Да, конечно,— согласилась Анни,— непременно. Не сможет не полюбить.

— А впрочем, как знать, — заметил я, но не потому, что всерьез засомневался в Лорне, а потому, что захотел, чтобы Анни лишний раз укрепила меня в моей увереннос­ти.— Девушки — такие странные существа...