— Мальчик, — сказал Илья, — иди домой, что ты здесь вертишься?

— Это мой, — тихо улыбаясь, сказала Наташа. — Это старший, а есть еще младший, четыре года.

— Молодец! — сказал Илья непонятно кому — то ли мальчику, то ли самой Наташе. Впрочем, он и сам не понимал сейчас, что и зачем говорит. Он неотрывно смотрел на нее.

— Ты все там же? — спросила она. — Я Егора на днях встретила, он рассказывал.

— Да! — оживленно подтвердил Илья. — Я верен своей рубрике «О том, о сем». И если ты солишь огурцы по газетному рецепту, то знай, что…

— Я не солю, — мягко улыбнувшись, перебила его Наташа, — на огурцы времени не хватает. От чертежей голова пухнет.

— А у меня не пухнет! — вызывающе весело сказал он. — Ты же знаешь, я к своей голове отношусь с нежностью.

Она вдруг без улыбки взглянула на него.

— Да, знаю, — и взяла сына за руку. — Ну, прощай. Всего тебе…

— Подожди! — воскликнул он, почему-то испугавшись, что Наташа уходит, но, увидев ее вопросительный взгляд, осекся:

— Я… хотел… Давай, что ли, провожу.

— А мы рядом, вон, в третьем подъезде. — Наташа кивнула в сторону дома. — Маме и бабане привет, — и отойдя уже на несколько шагов, негромко сказала мальчику: — Надень капюшон, Илюша…

— Что?! — тихо спросил самого себя Илья, глядя им вслед, хотя почти сразу понял, что это имя ее сына. Они вошли в подъезд, а Илья опустился на мокрую скамейку и долго сидел так, не ощущая тяжелой намокшей куртки на себе, мелких злых дождинок, бегущих по лицу. Сидел, безучастно глядя на останавливающиеся автобусы, словно именем обыкновенного мальчика в обыкновенной красной курточке можно было ударить так больно взрослого человека.

Бабаня и Валя шили из голубого ситчика наволочки на подушки. Телевизор изображал Софию Ротару, поэтому, как вошел Илья, не слышали. Когда же увидели его — мокрого и немого, как пень, бабка прямо ахнула, а мать на всякий случаи сказала:

— Ну, прямо — тезка Репин, «Не ждали», — но насторожилась. Илья молча раздевался. Напряжение возрастало.

— Что случилось? — крикнула бабаня.

— Ничего не случилось, — сказала мать, нагнетая напряжение. — Что с ним может случиться? Наверное, в лужу свалился.

Илья молчал. Он снял мокрые грязные туфли и стал кропотливо и как-то заторможенно искать под тумбочкой тапки.

— Ты быстро управился, — продолжала забияка мать. — А может, квартал кончился?

— Валя, уймись! — крикнула бабаня. Она бросилась помогать внуку искать тапочки.

— Анжелла дала ему отставку! — торжественно провозгласила неуемная Валя.

Тапочки, оказывается, стояли там, где им было место стоять от сотворения мира, и этот неожиданный порядок вывел Илью из странного мокрого отупения. Он прошел в комнату, смежную со столовой, и, остановившись в дверях, тихо сказал:

— Так, убедительная просьба — оставить меня на сегодня в покое… — и бесшумно затворил за собой дверь.

Он лежал в темноте на куцем бабкином диванчике и занимался совершенно новым для него делом — пытался разобраться в себе самом. Разобраться хотелось, но с непривычки это не получалось.

«Ну, нравилось бабе имя… — успокаивал он себя, — а что, имя древнее, мужественное…» И еще думал: «Ну, расцвела, да, чертовски расцвела. Разве в этом дело? Господи, да неужели это меня заело?»