— Ко мне можно на Деревяницу будет спровадить, сенца побольше заложим на телегу, довезём надёжно, — отозвался на слова ватажника строитель этой обители. — У нас же теперя живёт на покое дивный старец Герасим, истый чудодей, врач.
— Возьми, отче Аполлинарие, возьми, ухорони нашего мученика, — стал просить дворецкий, — за грехи наши, знать, пострадал... Христолюбец был на деле своём раб Божий Даниил, да подаст ему Господь Бог исцеление, им же сподобляше мученик своих! Правды ради и сей пострадал не заслужив, ниже наветов не слышавше злыих человек... Яко ангел Божий живяше... Таковым испытания даются, да просветится свет Христов яве... Владыка во одолжение примет труд ваш, отче Аполлинарие... Поспешу успокоить нашего любвеобильного пастыря, — заключил он, удаляясь.
Пока привели лошадей, да уложили в телегу на соломку, прикрыв её сенцом, бесчувственного страдальца, да навалили немного сена на болящего, для тепла и утайки в случае встречи с опричными, — наступили сумерки. Два молодых сильных послушника пошли подле телеги, придерживая её при крутых поворотах, чтобы меньше встряхивать болящего. Благодаря такой бережной возке, перевязки все оказались на местах своих, когда глубокой ночью разбудили старца Герасима и привели осмотреть страдальца.
Забыв усталость и немощи, целитель Герасим (при котором находился и его верный брат-помощник) пришёл и, долго осматривая раны, одобрительным кивком разумной головы заверил, что «исцелятся язвины, Божией милостью».
IX
ПОДДЕРЖКА И ОТВЕРЖЕНИЕ
Увоз и все предшествовавшие действия ватажника покрыты были тайной от мстителя Субботы — с падением жертвы между тем переменившего мысли о мщении. Удовлетворив жажду отплаты пролитием крови врага, он почувствовал в душе вовсе не мир и не забвение минутное своей боли, неразлучное с достижением горячо желаемого. Напротив, уверение Данилы, что в союзе с Глашей нашёл он счастье, в мыслях Субботы получало другой, ещё более ненавистный смысл и заставляло мучиться сердце, настроенное было к уверенности в возможности для него счастья с удалением от милой навязанного ей супруга.
«Нашла с ним счастье, значит, я не нужен. Напрасно проливал кровь человека, лично мне неизвестного, может быть, и хорошего? — являлась мысль, уничтожавшая все надежды, недавно ещё радовавшие сердце. — Стоя или не стоя смерти теперь, если, однако, умер или умрёт он, она — свободная, вдова, может забыть мужа, признав меня и вспомнив нашу любовь взаимную? — вставал ещё вопрос, не лишённый прелести в верующем Субботе. Но рядом с этим являлась новая тяжёлая мысль: — Я опричник!.. Мне может быть она только любовницей — не женой». Ответ на вопрос: согласится ли? — бросал в холодный пот начинавшего воскресать духом.
В день расправы Субботы с Данилой Нечай был в городе. Поразило его больше всего явление Субботы. Но кто бы мог подумать: сожаление о зяте — под напором мгновенно представившихся расчётов — совсем не оказалось у кулака. С той же спешкой, с которой он разрушил счастье Субботы и Глаши, ему пришло теперь на ум: поправить непоправимый промах свой. И, не долго думая, он помчался искать Субботу. Найти же опричника было так легко, благодаря возбуждённому ужасу и толку в городе.