— Да где отец? Ты бы спросил прежде.

   — Я не знаю, в Москве, известно, коли по делам на ярмарки куда не уехал.

   — Скажи, однако, пожалуйста, Нечай Севастьяныч, как же так случилось, что Глаша за дьяка-то вышла, принудили вы её?

   — Нисколько не принуждали, она к этому самому Даниле привязалась с того, как он ей выправился, что тебя в живых нет. Теперь, как вижу, покривил совестью, должно быть, коли так говорил, известно — дьяк?! Какая у них совесть? — молвил Нечай заискивающим голосом.

   — Ну нет, этот, кажись, из честных был. Он прямо мне сказал, не потаил, что так в списке нашёл будто. Занесено, вишь, «выбыл» пред именем моим. И не трусил и не упрашивал, когда я зверя на него вёл... Не стань он поперёк дороги из-за Глаши, за такого прямого человека душу бы отдал...

Признание Субботой и во враге прекрасных качеств души на Нечая подействовало далеко не приятно, и злое сердчишко его, уязвлённое похвалой, казалось бы, близкого ему человека, возбуждало в кулаке желание очернить светлую личность Данилы. Затронутый за живое, Коптев вдруг озадачил Субботу:

   — А знаешь, коли правду-то матку молвить: хвалёный-от Данила нас с женой словно обошёл льстивым языком своим!.. Да и дочушку нашу... Мастер он золотые горы сулить, только не спрашивай про выполнение. Такая ли она у нас была, как за Данилой-то живучи. Может, Господь Бог сам руку твою направил его покарать за неправду да за притеснения.

   — Что ты говоришь, Нечай Севастьяныч, про чьё притеснение и кому? — выговорил, ушам своим не веря, Суббота.

   — Про Данилино, известно, про зятюшки нахваленного моего — жене.

   — Так, по-твоему, Глаша не слишком станет убиваться о потере? — задал вопрос Суббота.

   — При тебе-то? Что ей старое поминать, коли прослышит, что жив, и не о такой потере горевать нече. Да вот я побегу всё разузнаю и тебе по порядку передам.

Расцеловался и исчез, бросив Субботу в море мечтаний, без сомнения усиливших в нём уверенность всего лучшего.

Приход воеводы, по внушению ватажника, на время разорвал сети противоречивых мыслей, возникавших в уме Субботы. Теперь прикрытие действий самоуправства меньше всего занимало мысль расходившегося опричника.

   — Что ты, озорник, разбойничать явился в нашем городе?.. — вдруг грянул голос воеводы, думавшего произвести выгодное впечатление и склонить на заключение сделки царского посланца.

   — Ты-то кто такой? — очень спокойно в свою очередь спросил допросчика опричник.

   — Я? Наместник государев здесь и пришёл узнать, что ты творишь на моём воеводстве... — с меньшей запальчивостью попробовал отвечать, прикрывшись напускным величием, воевода.

   — Напрасно трудился теперь прийти... Я уж отписал, что тебя нет и сыскать не могли, говорят, твою милость, когда нужда нам была в тебе по государеву указу!.. — не моргнув глазом и не поднимая головы, дал ответ Суббота.

   — Не к чему было спешно писать. Я на то сам отпишу да прибавлю, как ты травлю затеял в Софийском приказе.

   — Пиши, пожалуй, што знаешь... Я тебе не сказываю, что сам буду делать... Прощай же, боярин, увидимся, когда ответ тебе передам на своё донесенье.