В Твери был на ту пору Иван Васильевич, подбираясь под братца, князя Владимира, да всё побаиваясь, чтобы самого ворог попрежде не подкосил каким ни на есть угощеньем, через бояр ласковых, на чествованье да на радостях.

Переходя от робости к гневу и, наоборот, сменяя пыл злобы внезапным наплывом неотвратимого ужаса, Иван Грозный в Твери то запирался один, бросаясь перед налоем на колени и горячо принимаясь молиться, то садился после молитвы, задумывался и, мало-помалу представляя себя жертвой мрачных козней, приходил в ярость, а выходя в переднюю палату, отдавал какое-либо строгое приказание. Ярость гневливого усиливалась, когда не находил он на своём бессменном посту внутреннюю стражу.

Часто выходил государь из спальни своей в этот вечер, но особенно не выказывал гнева, видя всех на местах своих, в полной готовности на посылку либо в разъезд. В бытность государя в слободе заведён был порядок, чтобы воротившиеся ко двору тотчас являлись налицо и без повеления не уходили из передней палаты или с крыльца. Докладывать о приехавших никто не смел, а коли государь заприметит — сам спросит. Яковлев, сойдя с коня, вошёл в переднюю палату и сел подле дневальных спальников, а Суббота, как заурядный опричник, остановился у дверей со стражниками.

В палате было тихо. Так тихо, что слышно жужжанье шальной какой-то мухи, неведомо как спозаранку ожившей, хотя весна ещё не начиналась. Уныло горели сальники, только наполовину выделяя из мрака фигуры сидевших и стоявших на дневанье. Скрипнула дверь на переходе из царской спальни — и на пороге палаты показался Иван Васильевич, побледневший и, как видно, не владевший собой от душевной тревоги.

   — Ну-тка, молодцы, кто горазд из вас теперь прогнать от нас тоску-безвременье?

   — Сказку изволишь повелеть... аль иным чем ни на есть потешить? — отозвался, встав с лавки, Яковлев.

   — Вместо сказки потешной рассказывай свою, нонешную, приезжий!.. — велел государь, как бы обрадованный появлением нового лица. — Ступай ко мне.

И любимец, оглядев не без самодовольства присутствующих, скрылся вслед за державным на переходе в спальню.

Что происходило там за стеною — никто не смел подслушивать. Донесение Яковлева длилось, однако, долго. Оно, должно быть, вызвало полное удовольствие владыки, более не выходившего, стало быть, не ощущавшего гнева и не поддававшегося более страху. Уже перед утром вышел Яковлев. Отпустил на покой приехавших с ним, послал к государю стольников и мигнул Субботе остаться.

   — Государю пожелалось видеть твои потехи с медведями. Потому повелено тебе — со стариком этим, что к нам привязался, — порадеть, поискать учёных медведей, где их отыщете. Сколько найдёте — всех берите и ведите в слободу! Прихватите и весёлых, разбитных малых на все руки... Сроку воротиться вам заране государь не полагает, а надеется, что ты сам не задержишься напрасно.

   — Да, коли препятствия не учинят в городах воеводы.

   — А указы на что? Заставят слушать, наистрожайше...

   — А коли ворог попадётся, можно его будет постращать маленько?.. — с невольным трепетом горячего желания мести вдруг спросил, оживившись внезапно, Суббота.