За Старицей, по дороге в Волоколамск из Осташкова, на реке Шоше стоит богатое село Ярильцево — недавно ещё место подвигов ватаги, знакомой нам по неудачному закабаленью Субботы мужиком, выдававшим себя за слепца. Он сам был уроженцем деревни Шиловки, здешнего прихода. Испытав крушение надежд на поправку дел после отнятия медведей воеводой, прибрёл мужик на родину, нищенствуя. Как русский человек, с горя запил, разумеется, на последние крохи; и теперь был в таком положении, что жалобная песня «Милостинку Христа ради!» была у него искренним признанием в полном отсутствии всего, что только могло быть пущено в оборот. Взывая к человеческой щедрости, пропившийся хитрец не думал делать никаких различий и крикнул «Милостинку Христа ради!», завидя даже кучку всадников с мётлами за спиной и собачьими головами на шапках. Вожак-философ не боялся и этих представителей урагана, не оставляющих ни кола ни двора там, где гостили. Да бедняку, как он думал, нечего бояться их. Всё своё носил он с собой, и это всё могло разве вызвать плевок разодетых боярами опричников.

Жалобный крик «Христа ради!» в устах пьяницы, еле державшегося на ногах, был так наивно смешон и составлял такую противоположность с наружностью просящего, что всадники залились звонким смехом. Скача мимо, ездоки приставляли к лицу ладони и показывали длинный нос мужику, сами продолжая хохотать.

   — Прямые кромешники! — крикнул хохотунам пьяница. — Выдают себя за царских слуг, а сами смеются безвременью людей, ограбленных воеводами!.. — резал, не успокаиваясь, пьяница.

   — Какими воеводами? Кто ограблен? — благосклонно стал спрашивать, должно быть, набольший ватаги насмешников, ехавший поодаль.

   — Кого грабили, гришь? А хочь бы меня! Вор-воевода, князец Ванько Шуйской в Новагороде... Медведей отнял — себе взял!.. Чтобы подавиться ему, собаке, моим куском... последним.

   — Суббота! — крикнул набольший. — Поспрошай-ко этого мужичка... Медвежья охота тебе доверена...

Один из крайних всадников с неохотой поворотил коня и не торопясь подъехал к ругавшемуся, бывшему вожаку, держа наготове здоровый арапник.

Допрос заявителя претензии на князя Шуйского продолжал Суббота недолго. Спросы бывшего хозяина его, после того как допросчик и ответчик друг друга признали, были напрасны.

   — Я знаю его, всё вправду было так, как пересказывает он... — отозвался Суббота набольшему. — Нужно время выбрать да государю донесть, каких важных мишуков про себя таит воевода, забрав на царя-государя.

   — А мишуки важные впрямь?.. — счёл за нужное высказать набольший, добавив:— Можно бы и усердие показать тебе — надёжу государя потешить.

   — Такие звери были, государь, у нас, — отозвался вслушавшийся вожак, — што, право слово, люди не всяки таковы разумливы бывают. И што с ими Суббота откалывал?.. Коли пересказывать стать — веры не дадут!

   — Вправду, Суббота, так было?

   — Бывало-таки!.. Плясывали и мы с мишуками да с марьюшками, хошь бы и с людьми пришлось — так не обсмеяли бы...

«Вот и новую потеху державному предоставим!» — про себя проговорил набольший повечеру, как въезжали в Тверь опричники.