— Ну что, приступили к счёту казны-то софийской? — спросил хитрец в разговоре будто ненароком, остановив выходившего из ворот знакомого служку владычного дома, подметавшего и казённый приказ иногда.
— Как же, начали, да, надо полагать, и покончили. Владыка вчера звал московских счётчиков к себе. Казначея за обедом целовал святитель, и целовались братски счётчики на радостях, что всё исправно, вишь, да в порядке нашли. Все власти были, и приказные... И мировую заключили с Удачей приказные люди... Весело таково было... Носили мы, носили жбаны с мёдом... нализались всё исправно... Власти черноту-то сволокли, так что от бельцев не отличишь... инда лысинка лоснится... Вот тебя, Севастьяныч, не было... а уважил бы твою честь! Сколько хошь пей. Право, так.
Нечай зажмурил свои маленькие глазки, слушая этот рассказ и всё ещё ушам не веря: как могло сойти всё благополучно? Находчивость кулака, впрочем, недолго давала ему ломать голову, и он отгадал по присутствию Удачи, откуда могла прийти благовременная помощь — на свой пай, значит, пошёл... А всё же меня выручил! Исполать тебе, Нечай, обойти умеешь... Удача — наш, значит; насчёт же ломанья... пусть потешится!..
Обрадованный поспешил Нечай к софийскому казначею. Нашёл его, разумеется, очень ласковым, то и дело жавшим руку ему, величая милостивцем. Хитрец, довольный оборотом дела, позволял себе принимать изъявления дружбы казначея как обычную дань своей изворотливости, полагая, что участие Удачи освободившийся от беды чиновник и не может не относить к его, Нечаеву, примиренью и забвенью прошлого с Осорьиным. Хотелось ему выспросить, положим, подробности; но прямо сделать это было неловко, не поставив себя в положение незнающего. А на окольные вопросы ссужатель не отвечал, уже подготовленный Удачей. Так ни с чем и уехал успокоенный в душе Коптев в своё Раково. Жене наврал целую кучу Нечай о свиданье и разговоре своём, будто и с Удачей в городе. Она было и поверила сперва, да, разовравшись, отважный изобретатель рассказа начал распространяться о самой сущности помощи друга не в том виде, в каком она была оказана. Февронья Минаевна захихикала, поняв, что муж всё врёт, потому что ей уже передана была — возвратившимся после обеда в городе — Удачей расписка казначея на имя Бортенева. «Ври же, дружок, сколько хочешь! — сказала себе жена. — Коли так, то я ничего тебе не открою, как сперва хотела!»
И поставила на своём.
Прошло полгода и больше. С немецкой артелью у софийского казначея счёты покончились с наживой за задержку на рубль по пяти алтын. Надобно было отдать с благодарностью Даниле его мнимую ссуду. По милости её мог ссужатель, в памятный обед у владыки, весело опоражнивать кубки да лобызаться со своими учитывателями, смеясь в душе простоте их. Видя, что софийский дьяк не спрашивает своего пая, казначей подумал, что он желает и дальше пускать в оборот и ссуду, и рост на неё.
Ещё две недели дал оборотиться его семидесяти трём рублям, двум алтынам, четырём деньгам, нажив на них по три деньги на гривну. Горячая пора была, общее безденежье, и набежал на кости ещё десяток рублей. «Пора, — думает, — дать знать милостивцу, как он — дальше ли велит в рост пускать или часть барыша возьмёт теперь же, на нужды свои». Выяснилось, что дьяк Бортенев просил у владыки шесть рублей на выдачу сестры в замужество. «Чудак он у нас, своих не спрашивает, а владыку беспокоит, указ дан мне: взыскать по полуденьге за рост из окладу. Ну чем платить их... пусть разрешит не брать казённого».