— И не сходись с Нечаем — с женой у тебя дело; просила она... как, бишь, её (казначей поперхнулся, вспомнив наказ благодетеля Удачи и соображая: не будет ли это нарушением его воли)... Она другого поля ягода...

   — Чудное дело!.. — вскрикнул Данила. — Деньги нужны мне до зарезу... взять предлагаешь чьи-то, называя моими, вводя меня в соблазн. Я теперь так слаб, признаюсь, что, увидя деньги, два десятка рубликов беру!.. Не могу устоять... Тайна тут какая-то!.. Ничего не смыслю в ней, и в бабьих делах вообще понять я никогда ничего не мог... С матушкой посоветуюсь. Пошлю её к этой Нечаихе... Держись только, Софрон Архипыч, ты сам, коли, греховным делом, да дал ты мне чужие деньги!..

   — Ну, на этот счёт спокоен будь... От века ещё не было таких олухов между старыми казначеями, чтобы Фому приняли за Ерёму, деньги выдавая... А я, брат, двадцать лет казначеем — и, коли придёшь, в книге покажу твой счёт, от которого ты, скромности ради, отрекаешься... Напрасно только осторожность напустил излишнюю!..

   — Какая тут осторожность, коли чужое беру без зазрения совести, да и не спрашиваю, сколько росту платить!

   — Ничего... ни росту, ни... — Он не договорил, так как голоса подходивших посторонних людей заставили Данилу Микулича поскорее опустить в карман два десятка рублей, а казначея — с поклоном уйти с остальными.

Вечером Данила рассказал матери про необычно предложенные ему деньги — и умная старушка взялась сама разузнать всё, что в этом случае было особенно непонятно. По отцу своему мать Данилы Бортенева была в дальнем родстве с родительницею Февроньи Минаевны и, под благовидным предлогом приглашенья на свадьбу дочушки, дальней родственницы, — какой оказалась жена Нечая Коптева, — поехала с ней вместе в Раково.

В путешествии ничего не могло случиться; ехали с верным человеком, да и сто вёрст не такая даль. Хозяина дома не было, когда повозка ввалилась на двор усадьбы Нечая Севастьяныча. Сбегалась дворня с приездом неожиданной гостьи, назвавшей хозяйку.

   — Не дочушка ли Миная Филиппыча ваша милость?.. — обратилась приезжая к супруге Нечая Севастьяныча. — Я тётка родная сожительницы его, матушки вашей, Аграфены Лукинишны... была за Микулой Бортеневым... за Демоном тотчас наша землица. Сынок, Данилушка, в софийских дьяках у владыки; дочушку Серафимушку замуж отдаю. Прослышали мы: родня, никак... в Ракове. Дай, думаю, поеду, на свадьбу позвать, свои.

   — Бабушка! Счастье какое!.. Матушка-покойница поминала, должно быть, и про твою честь... начинаю признавать... точно так... За честь благодарствуем!.. Пожалуйте, не обессудьте. У самой четыре дочки, прошу любить да жаловать.

И начались бесконечные припоминанья родных да свойственников. Девушек отослали в повалушу, девок выпустили из-за пялец. Остались одни родственницы, новые знакомые.

   — Я до чести вашей дельце имею, — заговорила мать Данилы Микулича.

   — Охотно к вам на свадьбу буду и сыночку вашему вручу расписочку, — отвечала Февронья Минаевна.

   — Да сынок-от мой хотел бы не расписочку получить, а узнать, как это так должок-от ему отдают. А он ни сном ни духом не знает, за что про что получает.