— Я мог бы тебя избить, — шепотом, одними губами заговорил Алексей. — Мог бы задушить: я ненавижу тебя так, как не ненавидел никого на свете…
Только на миг в бездонье глаз жены мелькнуло подобие страха. Только на миг испуганно дрогнули губы, но тут же поджались и стали холодными, каменно-жесткими.
— Продолжай, — сказала она, покосившись на дверь, и по мимолетному этому взгляду Маркевич понял, что Маргарита Григорьевна стоит там, на страже, готовая броситься на помощь своему чаду.
— Но я не трону тебя, — сказал он тем же свистящим, сквозь зубы, шепотом, — нет, не трону. Ты сама выбрала себе дорогу, а мы с Капелькой завтра уедем к маме, в Минск. Завтра же, и — навсегда.
Он поднялся шагнул к двери, и дверь сразу захлопнулась плотно-плотно. Алексей вернулся к жене.
— Ты не посмеешь явиться туда, слышишь? Клянусь: если ты попытаешься встать на моей дороге, я убью тебя. Убью! — и поднял руку, сжатую в кулак.
Муся не успела ни вскрикнуть, ни отшатнуться: дверь распахнулась, и в пустом квадрате ее вытянулась бледная, с перекошенным лицом теща.
— Война! — прохрипела она. — Слушайте радио: война…
Рука Алексея, помимо воли занесенная для удара по этому прекрасному, а сейчас перекошенному ненавистью и страхом лицу, разжалась и бессильно повисла вдоль тела.
Глава третья
Совещание у начальника пароходства было назначено на необычно позднее время, на десять часов вечера, и это не могло не встревожить капитана Ведерникова.
— С какой стати такая позднота? — хмурился он, вертя в руках бумажку с вызовом. — Разве нельзя дождаться утра? Так нет, приспичило, — спешка! Люди устали за день, кому и домой надо, а тут… — Борис Михайлович сложил извещение вчетверо, отбросил на стол и поднял на Маркевича озабоченные глаза. — вы-то знаете, зачем нас вызывают?
— Откуда? — пожал Алексей плечами. — Вас зовут, не меня.
— В том-то и дело, что и меня, и вас, — мотнул капитан тяжелым подбородком в сторону бумажки. — Вы же с Глотовым, вроде, приятели, неужели он ничего не говорил вам?
— Нет, — Маркевич отрицательно покачал головой, — настолько далеко наши взаимоотношения не заходят.
— Гм! — сердито хмыкнул Ведерников. — То фотографии дарит, а то — «не заходят». Будь я на вашем месте… — он осекся, как бы боясь сказать лишнее, и закончил с заметным неудовольствием, словно делая выговор: — Не опаздывайте. Я загляну домой и оттуда в пароходство. Все, можете идти.
«И чего волнуется человек? — думал Алексей, одеваясь у себя в каюте. — Гадает, строит предположения, а сам трясется весь. Ну, вызывают. Понадобились, вот и вызвали. Что же в этом особенного? Война…»
Это слово — война — теперь часто объясняло многое, еще вчера казавшееся и непонятным, и необъяснимым. Война — и отменены отпуска, всем морякам приказано немедленно возвратиться на свои корабли. Война — и не только многие товарищи-моряки, но и многие пароходы, особенно тральщики, за несколько дней изменили самую сущность свою: Штурманы, механики, капитаны стали командирами Военно-Морского Флота, а вчерашние тихоходные рыболовы-«тральцы» превратились в боевые корали. «Может и нас для этого вызывают? — мелькнула мысль. — И нас в военный флот?»