– Я все понял: лодку надо доработать, – буркнул Гейб, выбираясь на берег и стараясь, чтобы его голос звучал спокойно.

– Бегите ужинать, – сказал Джонас мальчишкам и забрал у Тарика веревку, чтобы привязать лодку к дереву. – Мы разберемся. Спасибо, что помогли.

Те, кажется, надеялись на продолжение, но послушались.

Оставшись наедине с Джонасом, Гейб посмотрел на лодку и вздохнул:

– Пусть себе тонет.

Ему было так обидно, что его творение не выдержало первого же испытания, что на глазах навернулись слезы.

– Мне кажется, она неплохо держалась, – произнес Джонас.

Гейб осознал, что все еще сжимает в руке весло.

Вот весло получилось замечательным. Удобным, легким, красивым – то, что надо.

Столько недель работы, столько надежд на приключения, столько планов и идей о путешествии в загадочную коммуну – и все это свелось к бессмысленной куче кедровых досок и бамбука.

– Да уж, держалась. – Гейб пнул лодку и побрел прочь.

Джонас грустно улыбнулся, глядя ему вслед: он понимал, почему Гейбу так сильно хотелось достроить лодку. Понимал желание обрести нечто потерянное в далеком детстве.

– Пойдем ко мне, – произнес он, нагоняя Гейба. – Кира испекла печенье. И мне нужно тебе кое-что рассказать.

– Гейб, а ты помнишь Торжище?

– Смутно. Туда же не пускали детей, а я был маленький.

– И правильно делали, – ответил Джонас.

Гейб взял с тарелки печенье. Сладкое, хрустящее, с цукатами и орехами – кажется, Гейб уминал уже шестое и остановиться не мог: все, что готовила Кира, было волшебным на вкус.

Они сидели на диване. Джонас одолжил Гейбу чистую одежду, и Гейб был рад, что не надо возвращаться в Приют после провала с лодкой. Он пока не был готов к неминуемому подтруниванию.

Кира укладывала детей. Гейб слышал, как она тихим голосом переговаривается с ними о событиях дня. На столе в небольшом глиняном горшке стоял букет из цветов, которые они собрали на пикнике: желтый вербейник, лиловая эхинацея и папоротник с кружевными листьями. В приглушенном свете букет отбрасывал на стену причудливую тень.

Гейба малыши не интересовали и даже раздражали, потому что они за все хватались и слишком громко верещали. Поэтому, когда Кира увела их, оставив Гейба в компании толстого старого Шкоды, Гейб почувствовал облегчение. Глядя на то, как Кира разговаривает и играет со своими детьми, он всегда испытывал непонятную грусть. Будто наблюдал нечто, чего сам был лишен. Неужели у него не было такой любящей матери? Неужели никто не смахивал вот так же крошки с его щек, не целовал на ночь, не сидел у кроватки, пока он не заснет?

Джонас говорил, что в месте, откуда они родом, маленьких мальчиков вообще называли «плодами мужского пола», и матерями детям назначали чужих женщин. Это было что-то вроде работы. Но Гейб помнил нечто иное. Очень смутно и расплывчато, но помнил, как кто-то держит его на руках и нашептывает какие-то слова. В тех руках и голосе была любовь. Такая удивительная и теплая любовь, что теперь он хотел найти эту женщину. Понять, кем она была.

Гейба начинало клонить в сон.

– Торжище проводили на площади несколько лет кряду, – сказал Джонас. – Я был тогда Вождем, но долго не понимал, что…