Во мраке у крыльца слабо прозвенели четки отмычек, скрипнула податливо дверь.

А минут через пять, прорвавшись сквозь кусты, я удирал, как обезумевший заяц, — от крика, света и провала самонадеянного Бендера, возомнившего себя Робин Гудом, Стенькой Разиным и Емельяном Пугачевым в одном лице.

«Ближе к телу, как говорит Мопассан».

О.Б.

Эта сука вся в розовом.

Давай-давай!

А перед — обедом обязательная порция Мопассана а ля франсе.

Клянется, что любит.

Тварь ненасытная.

Утю-тю-тю.

Мой маленький.

Еще, еще!

А после — холодная телятина, красное вино и Мопассан.

Корова худосочная.

Так! Так!

Мопассан.

Шлюха оручая.

А-А-А-А!!!

О-О-О-О!!!

Ты не будешь, котик, скучать без своей киски?

Брысь!

А теперь- сюда, сюда!

И Мопассан.

Надо же было этому сифилитику Ги Де столько томов напакостить.

Библия дебелых самок.

Ну! Ну! Ну!

Гнида неуемная.

Так — или примерно так(за лексический подбор не ручаюсь, но правильность эмоции гарантирую) отзывался о достойной мадам Гольцевич (как-никак — зубной техник высшей квалификации с работой по золоту и платине), Остап Бендер появившийся у нас через месяц после того — излишне самонадеянного акта грабежа, одетый с иголочки, по последнему крику местной бульварной моды, с золотыми рифлеными запонками на безжалостно накрахмаленных манжетах и с рубиновой заколкой на контрабандном парижском галстуке. Выглядел он на три, с натяжкой на четыре года старше своих безусых лет и уже по-мужски басил и держался вальяжно и раскованно, как преуспевающий маклер или фортунистый бильярдист.

Я встретил его опережающе виноватой фразой:

— А ты разве не в тюряге паришься на нижних нарах у параши?

Меня подучил наш дальний родственник этими словами встречать нежданных гостей.

Была заготовлена еще одна многоэтажная отшивающая тирада, но я не рискнул воспользоваться ею против ухоженного красавца, правда, с несколько усталым лицом, на котором выделялись припухшие искусанные губы и невыспанные глаза.

— Не бойся, бить не буду.

— За что?

— За утюг проклятый, с анархистской символикой. Я из-за него влип, как муха в мед. Нажрался до приторности.

— Она же закричала диким голосом.

— В первое мгновение, пока не зажгла свет… А потом разглядела утюг и размякла. Ой, говорит ласково, вы на нужды партии собираете?.. Разумеется, — отвечаю суровым голосом профессионального революционера-боевика — На партию кровососов-вампиров проживающих в катакомбах… Я вам дам, дам — запричитала жертва ночного налета… Ну я и развесил уши… Принесу…

— На блюдечке с голубой каемочкой.

— А на розовом не хочешь? Розовый халатик и все прочее тоже розовое, и простыня, и поддодеяльник, и наволочки, и даже чехол на пуфике.

— Она тебя соблазнила? — прошептал я завистливо.

— Ох, Остен-Бакен, помнишь ту веселую проституточку, крашеную, которая уездила и тебя и меня?

— Спрашиваешь!

— Так вот, моя ля фам терибль обойдет ее на две головы и глазом не моргнет.

— А по виду не скажешь.

— Заманила в спальню, завалила, овладела.

— И ты не сопротивлялся?

— Утюг по глупости оставил на ночном столике.

— Теперь понятно, почему к ней никто не совался.