— Не об том речь.

— Ах, извините, милорд, — Остап выпустил меня из крепких объятий и вынул из чемодана молоток. — Я думал, здесь намечается предательская комбинация — мне зуб, тебе наследство, достаточное для скромного безбедного сущестования.

— Чем обвинять меня в изуверстве, лучше послушай, где обзавелся коронкой родитель.

— В белом особняке с готической крышей.

— Значит, и ты подумывал о вдове Гольцевича?

— Зубной техник — женщина. Романтично и волнительно. А как вспомнишь, что кроме практики своего знаменитого мужа, ей досталось немало золота для клиентов и камешков для себя, так хочется сразу проникнуть в ее альковы.

— Зловредная скелетоообразная мымра. Полгорода ее ненавидит, полгорода ей завидует. Безжалостно и принципиально одинока. Такую и ограбить не грешно.

— Федор Михайлович Достоевский, — Остап взмахнул молотком. — Собрание сочинений, том третий, страница сто сорок пятая.

— Но ты же не собираешься разможить ей голову?

— Да я еще недостаточно нахлебался морцовки… А вот, скажи мне, Коля Остен-Бакен, почему ее, такую одинокую и такую богатую, до сих пор никто не прищучил?

— Наверное, откупается от кого положено?

— Или у нее мощные тайные покровители, которых опасаются даже заядлые профессионалы ночных дел… В любом случае это дает нам большие шансы… Не ждет она дерзкого предутреннего визита без приглашения.

— А вдруг ее ангелы-хранители отоспятся на нас?

— Я не намерен оставлять даже словесный портрет и приблизительный адрес. Сработаем под гастролеров. Темная ночь, плащ, маска… Эх, не мог студент оставить в чемодане пару револьверов… Впрочем, сгодится и чугунный утюг… Да, Коля Остен-Бакен, я не буду потеть и дрожать от страха, вскрывая сейф, я не буду вслепую шарить в поисках драгоценностей… Войду в спальню, взмахну для острастки утюгом — и получу…

— На блюдечке с голубой каемочкой!

— Знатная фраза.

— Да, тут на днях родственничек по материнской линии к нам нагрянул. Стюардом работает на пароходе. Манеры — тихий ужас…

— Не судите и судимы не будете… Утюг — оружие павших и обездоленных… На блюдечке, говоришь?

— С голубой каемочкой…

Наша подготовка к дебютному грабежу прошла успешно.

Я старательно, на два слоя, выкрасил в ужасающий черный цвет утюг, а на гладящей поверхности вдобавок изобразил белый отвратный череп и вывел под ним славянской вязью алый девиз: «Анархия — мать порядка!»

Бендер усиленно питался, доводя нашу смирную кухарку до кипения.

— Что я, готовлю почтенному семейству али солдатской роте?

— Сирота переживает кризис, — успокаивал ее мой психоаналитический родитель, зачитывающийся Фрейдом. — С помощью пищи он компенсирует потерю отца и преодолевает комплекс отверженного.

Бендер усиленно тренировался в беге, лазанью по заборам и прыжкам с крыши на дрова, будоража соседей.

Особо нервные грозились сжечь флигель.

Мой родитель не пытался их урезонить, а запасся противопожарным инвентарем.

Я же не мог до самого выхода на дело налюбоваться шедевром рук своих — анархо-синдикалистским утюгом.

Стояла тихая безлунная ночь.

Вручив Остапу «фигуру устрашения», я перекрестил сначала утюг, потом дерзкого отважного юношу и засел в одуряюще пахнущих кустах, покрытых свежей листвой.