Но вот в одно прекрасное утро я увидел прежнего, заряженного энергией и энтузиазмом прирожденного авантюриста Остапа. Ну, не совсем прежнего. Злость и горечь наложили отпечаток на его лик.

— Ох, Остен-Бакен, вам слабо накормить обильным дворянским завтраком пролетария умственного труда, люмпена общественных мероприятий, павшего на дно потомка янычара.

Вернувшись нагруженный по ватерлинию припасами, я застал воспрянувшего комбинатора, энергично вышагивавшего из угла в угол.

— Подпольный гений будет утолять хронический голод, а ты внимай.

— Как я рад, как рад…

— Не надо излишних эмоций… Да, меня, как жалкую ничтожную крысу, загнали в угол, лишив привычного поля деятельности.

— Судьба играет человеком…

— Но самое главное орудие, превратившее обезьяну в человека, всегда при мне.

— Финский нож?

— Бери выше.

— Спички!

— Голова, Остен-Бакен, обыкновенная голова, но до отказа набитая высококачественными извилинами.

— Спиноза с аппетитом бенгальского тигра.

— Марк Аврелий — без лишнего веса и амбиций.

— Я не виноват, что у меня такая конституция.

— Виноват в отсутствии интеллектуального прогресса.

— Стараюсь, из кожи вон лезу — не получается.

— Дело поправимое… Мы своей монаршей милостью производим вас, достопочтенный оруженосец, в полномочного и полноправного агента по аферам… Отказываться бесполезно…

— А зачем мне отказываться от собственного счастья?

— И то верно…

— Есть идея?

— Думаю, крестьяне-переселенцы столыпинского призыва нуждаются в посильной помощи со стороны мягкоспящих и вкусноедящих.

— С этим я управлюсь махом!

— Чувствуется моя школа… Запомни… Основа основ отрепетированная жалостливая речуга… Упираешь на забитость и безграмотность, на сифилис, косящий крестьянские ряды…

— На рахитизм!

— Маслом кашу не испортишь… Для приема даров мобилизуй Ингу… Пусть берет все — на досуге сами рассортируем…

Зов о помощи крестьянам-переселенцам, брошенный мной по-бендеровски душевно и проникновенно, разбудил в интеллигентских, околоинтеллигентских, дворянских и разночинных кругах добрые чувства.

Я звал — отдать последнее!

Инга упаковывала приношения в оберточную бумагу и перевязывала атласными лентами, пожертвованными подругами для благой цели.

За день набралась целая пролетка, и я торжествующе доставил добычу в логово.

Остап терпеливо ждал, пока я заполню флигель увесистыми свертками.

— Я всегда утверждал — чувство вины перед простым народом — прекрасное чувство и, главное, полезное, как домашнее животное, дающее молоко, сливки и сметану. — Остап взял верхний, самый скромный пакет. — Надеюсь, индивидумы, оторванные от правды жизни, обрадуют нас расписными подносами, золотыми чайными ситечками, ажурными подстаканниками и хрустальными чашами для пунша.

Алая лента скользнула на пол, и мы узрели пару поношенных, до безобразия облезлых галош.

— Начало обнадеживает, — сказал зло Остап, торопливо вскрывая второй сверток.

По комнате, стуча и подпрыгивая, разлетелись свечные огарки.

— Интеллигенция явно перечиталась Глебом Успенским, Остап попробовал на вес несколько упаковок и выбрал самую тяжелую. — Чую, Остен-Бакен, столовое серебро, не меньше.