– Я очень боялась, что Толя меня уволит с позором, – признаётся Ирина; «вот чего она боится, – с доброй иронией думаю я, – в донецком аэропорту торчать не боится, в зоне обстрелов жить не боится, а Шария боится». – Я очень много работала – и всё равно не успевала первое время. Если он пишет: «Хай, где видео?» – то это он уже злится. Обычно он: «Привет, там всё нормально?» А если первое слово «хай» – то он нервничает. Я когда вижу «хай, где видео?» – сразу говорю: на диске, сейчас буду грузить. Он очень много работает и такие же требования у него ко мне. Кто бы знал, как он эти видео монтирует. Даже военкор Грэм Филлипс меня спрашивал: «Как Шарий это делает? Это же какая работа! Я один монтирую видео три дня, а у него столько выходит! Несколько роликов в день!» А Толя просто везде работает: в автобусе, метро, в машине, в лодке, на корабле.
Я ему на youtube сначала кидала материал. Я в компьютерах не разбираюсь, и телефон даже иногда забываю, как включается. Он мне говорит, что ему не подходит youtube: очень долго скачивать. Пишет мне: «Я в машине сижу и вот это скачиваю. Архивируй и кидай на диск». Думаю: боже, как это сделать. Но сама говорю: хорошо, я разберусь. Проходит месяц, он спрашивает – ты разобралась с архивацией? Говорю: я сегодня сяду, разберусь. Проходит три дня, сообщение от Шария: видео не принимается, пока не разберёшься. И я начинаю в панике всё это изучать. Часа за два справилась, скинула ему, он такой: «О, Аллилуйя!»
– Ополченцы не любят рассказывать о себе, не дают интервью, – объясняет Ирина. – Особенно они не любят журналистов из Голландии там или Германии. Очень жёстко с ними, показали экскурсию – и всё: «Вон отсюда, сели и уехали», именно так и говорят.
Помню, Мёд – такой позывной, – у него «Утёс» стоял, и немцы туда приехали. Я с этими немцами хожу, меня ополченцы уже хорошо знают. Мёд подходит к немцу и говорит: «Иди сюда». Берёт так, вытирает пыль и говорит: «1943 год выпуска. Вот с этой херни мой дед твоего ебашил». А переводчик стоит и молчит. Мёд говорит: «Переводи». Тот молчит. Мёд так автомат одной рукой профессионально сбрасывает с плеча и наводит: «Я что сказал?» Потом идём, там ступеньки вниз, и Мёд говорит: «Сюда нельзя, стоять! – только так он с немцами разговаривал. – Там наши “глаза”. “Глаза”, уёбывайте оттуда». Слышу: шур, шур, шур, наблюдатель ушёл. «Всё, “глаза” ушли, идём».
А потом Мёд немцам говорит: «Почему ваша Меркель такая блядь?» А они молчат, они его уже боялись. Я смеюсь, прошу: прекрати. А он опять автомат одной рукой так ф-ф-фух: «Я что-то не понял? Переводи».
В общем, пообщался с ними и говорит: «Всё, вы мне надоели, нахер отсюда». Они уходят, немец мне показывает: мол, пошли в автобус. Я говорю: не, не, не, я остаюсь. Он так посмотрел на меня… Ну, сложно описать, как.
Этот Мёд и говорит: «Ира как человек приезжает сюда – привозит нам торбы покушать, покурить, а вы как немцы – с пустыми руками».
Ополченцы мне много рассказали вещей, которые в принципе нужно чуть-чуть притормозить. Они не всегда осознают масштаба аудитории Шария. Что-то ляпнут, а им таких трамублей на следующий день выпишут…