Она посмотрела на элегантные, хотя и старенькие часики, украшавшие запястье. Дорошин вдруг понял, что они, скорее всего, мамины, оставшиеся на память после гибели родителей.

– Полчетвертого.

– Это я что, проспал чуть ли не пятнадцать часов?

– Ну да. – Она пожала плечами. – Для гриппа это нормально. Ты спишь – болезнь уходит. Да и нервное напряжение, в котором ты находишься, несомненно, сказывается.

– А у меня есть нервное напряжение? – Дорошин вдруг засмеялся.

– Есть. Пусть ты даже и не хочешь себе в этом признаться. – Елена пожала плечами. – Ты похож на натянутую тетиву лука, Вик. Когда я впервые тебя увидела, то именно это сравнение пришло мне в голову первым.

– У тебя очень образное мышление, – буркнул Дорошин, вспоминая обстоятельства их первой встречи. Он тогда был под впечатлением от увиденной им впервые Ксюши, раздумывал, как бы закрутить с ней романчик, и Елена ему тогда совершенно не понравилась, показавшись мымрой и грымзой. Дурак он был, что тут еще скажешь?!

– А ты почему домой не ушла? – спросил он. – Спишь, сидя в кресле. Да еще и заразиться можешь.

– У меня сделана прививка от гриппа. – Елена все-таки подошла к нему, деловито потрогала лоб, подоткнула одеяло, присела на край кровати. Проснувшаяся Габи с интересом следила за ними, блестя в темноте глазами. – Как бы я оставила тебя одного, практически в беспамятстве? А если бы тебе хуже стало? Я раз в час обтирала тебя уксусом, чтобы сбить температуру, поила с ложечки, вечером печь протопила, чтобы комната не выстыла.

– Поила с ложечки? – Этого обстоятельства Дорошин не помнил и вдруг отчаянно покраснел. Жаркая волна залила ему лоб, щеки, шею, и он мог только радоваться, что в комнате достаточно темно, чтобы это было незаметно.

– Ну да. При температуре происходит обезвоживание организма. Поэтому пить очень важно. Я делала воду с лимоном и поила тебя. Вот.

Дорошин внезапно вспомнил, как в детстве, когда он внезапно заболевал, родители привозили его к бабушке, сюда, вот в этот дом. И он оставался на несколько дней, и бабушка обкладывала его подушками, так же подтыкала одеяло, варила морс из клюквы или брусники, разводила в нем домашний крахмал, чтобы получился кисель, который маленький Дорошин обожал, и тоже поила его с ложечки, меняя на голове прохладный компресс и произнося какие-то бессмысленные, но очень ласковые слова. Ну почему, почему из всех людей на земле именно Елена Золотарева вызывала у него стойкие ассоциации с детством, с любящей крепкой семьей, которой у него потом так и не случилось, как он ни старался?

Ее распущенные русые волосы казались в лунном свете серебряными нитями. Он протянул руку и потрогал их кончиками пальцев, густые, шелковистые, мягкие.

– А ты похожа на луну, – сказал он. – Но я не сразу это понял. Только сейчас.

– А мое имя происходит от слова «селена», – засмеялась она. – Так греки называли лунный свет. Так что если тебе хотелось быть оригинальным, то у тебя не получилось.

– Я не хочу быть оригинальным. Я хочу… – Он внезапно охрип от разгорающегося внутри всепожирающего пламени, от яростности которого отступала даже болезненная слабость. Дорошин откашлялся и, понимая, что она сейчас уйдет, все-таки бросился с головой в манящий его омут, в котором отражалась переливающаяся серебром лунная дорожка. – Я хочу тебя.