— Ну и хватит, — сказал Васька. — По домам, ребята!

— По домам! — быстро согласился Димка, искоса поглядывая в сторону кустов.

…Когда ребята ждали речной трамвайчик, они обратили внимание на странное обстоятельство: пляж, на котором и в рабочие дни не протолкнуться, сейчас был пустынным, словно вымершим. Валялись бумажки от мороженого, лежала чья-то втоптанная в песок панама. Мишка поднял ее, протянул Леве:

— Держи, пригодится!

Трамвайчик пришел с большим опозданием. Мальчишки попрыгали на палубу. Матросы были пасмурны, молчаливы, никто не спросил, как бывало, где же рыбка, на что Мишка обычно отвечал: «В реке!»

— Такое-то дело, ребята, — вздохнул один из матросов, скользнув по ним затуманенным взглядом.

— Что случилось? — спросил Димка, и старик ответил сурово:

— Война!

Бегом поднимаясь по лестнице в город, ребята думали, что увидят колонны красноармейцев, танки и пушки — совсем как в кино. Они представляли себе, как по главной улице грозно пройдет конница, но и главная и другие улицы города были пустынны.

Молчаливая толпа запрудила улицу только возле военкомата. Ребятам показалось, что здесь собрались все жители города: тихо переговариваясь, стояли взрослые мужчины и подростки, женщины и старухи, на руках сидели младенцы. Среди сугубо штатских выделялись своей выправкой кадровые военные.

Особняком с узелком в руке стояла Юлька, глядела кругом в недоумении.

— Здорово! — печально кивнула она ребятам. — Во чего делается-то… Народу-то куча какая… А меня выпустили… А Пашку никто не видал?

И, не дожидаясь ответа, она побрела куда-то, качая головой.

— Пойдем домой! — сказал Васька. — Торчим тут со своими удочками!

…И началась для Димки новая тревожная жизнь.

Каждый день на вокзале грохотала музыка — это эшелоны уходили на фронт. Каждый день ребята провожали знакомых и близких. Первым ушел Васькин отец, потом пришла очередь Максима Максимовича. Его отъезд был неожиданным и быстрым. Получив назначение, он в тот же день уехал. Даже с матерью не успел проститься: ее не было в городе, и на вокзал его проводили мальчишки. Каждому он крепко пожал руку, а Димку расцеловал и, глядя строго в глаза сыну, сказал:

— Такие, брат, дела… За мужчину остаешься. Помогай матери во всем! Пиши мне почаще. Ну-ну, выше голову! Этого не надо! Ты же взрослый парень…

— Взрослый, — согласился Димка, размазывая слезы кулаком.

Васька и Мишка сутулились поблизости.

Отец еще раз обнял сына и вскочил на подножку. Мимо Димки в голубом тумане пошли-побежали вагоны.

— Пойдем-ка, — тронул Васька товарища за руку, когда тихо и пусто стало на перроне.

— Пойдем… — ответил Димка и побрел, спотыкаясь, не слушая бормотаний Мишки:

— А мой батя у военкомата отирается. Не берут. Говорят, здоровье, годы… Всех берут, а у него — годы… Буза получается.

У калитки все трое остановились: Екатерина Николаевна стояла возле стены, лицо белее мела, взгляд отчаянный.

— Димушка! — прижала она к себе голову сына. — Одни мы с тобой остались… Господи! Совсем одни!..

Забыты игры и рыбалка, ребята целыми днями толкались возле военкомата, где собирался весь город. Тут были развешаны газеты, на столбе висел громкоговоритель, передавал вести с фронтов. Были они неутешительны: враг наступал. Люди слушали, и лица их мрачнели.