Я положила руку ему на ладонь. Кожа оказалась теплой. Пальцы мои двинулись вверх, к сгибу локтя и краю завернутого рукава рубахи. Когда я добралась до предплечья и остановилась, не зная, что предпринять дальше, он обернулся, накрыл мою руку ладонью и задержал на бицепсах.

Крепко вцепившись в него, я распрямилась и откинула волосы с лица. Во рту сохранялся запах маслин, брошенных в бокал мартини, которым Матильда угощала меня нынче вечером. На плечи был наброшен черный пиджак Жана Поля; мягкий на ощупь, он пах сигаретами, листьями и теплой кожей. Пиджаков Рика я никогда не надевала — он гораздо выше и шире в плечах, и его пиджаки висят на мне как на вешалке, да и рукой не пошевелишь. А сейчас было ощущение, будто на тебе вещь, которую носишь годами.

Раньше, сидя в баре вместе со всеми остальными, мы с Жаном Полем весь вечер говорили по-французски, и я дала себе слово и далее не переходить на английский.

— Nous sommes arrivés chez nous?[49] — сказала я и тут же пожалела об этом. Грамматически все правильно, но само это сочетание — chez nous — звучит так, будто мы живем вместе. Вот так у меня всегда с французским — только за буквальным смыслом слежу, а игру слов упускаю.

Впрочем, даже если Жан Поль и уловил двусмысленность, сделал вид, что не заметил.

— Нет, на заправку, — ответил он тоже по-французски.

— Спасибо, что сели за руль.

— Не за что. Можете вести?

— Да. — Я вдруг полностью протрезвела и почувствовала его руку.

— Жан Поль… — начала я, не зная толком, что собираюсь сказать.

— Вы всегда избегаете в одежде ярких цветов, — после некоторого молчания заговорил он.

— Вы правы. — Я откашлялась. — Наверное, с тех самых пор, как вышла из школьного возраста.

— Ясно. Гёте как-то заметил, что яркие цвета любят только дети и простые люди.

— Прикажете считать это комплиментом? Я всего лишь люблю естественные ткани, вот и все. Хлопок, шерсть и особенно — как это будет по-французски? — Я указала на свой рукав.

Жан Поль убрал свою ладонь с моей, чтобы пощупать материю. Для этого хватило большого и указательного пальцев, остальные прикасались к моей обнаженной руке.

— Le lin. А по-английски?

— Лен. Я всегда ношу льняную одежду, особенно летом. Люблю естественные цвета, белый, коричневый. Тут я запнулась.

Для перечисления оттенков моего французского явно не хватало, скажем, как будет по-французски «пемза», «жженый сахар», «ржавчина», «охра», «сепия», «цвет небеленого полотна» и так далее?

Жан Поль отпустил мой рукав и переложил руку на руль. Я взглянула на свою ладонь, покоящуюся после преодоления стольких трудностей у него на плече, и чуть не заплакала. С большой неохотой я убрала ее оттуда, сунула под мышку, сбросила пиджак Жана Поля и посмотрела вперед. С чего это мы, собственно, заговорили о моих вкусах в одежде? Мне было холодно, хотелось домой.

— Гёте, — фыркнула я, упираясь каблуками в пол и раздраженно откидываясь на спинку сиденья.

— Что Гёте?

Я перешла на английский:

— Только вы способны в такой момент вспомнить кого-нибудь вроде Гёте.

Жан Поль щелчком выбросил окурок и поднял окно. Затем открыл дверь, вышел из машины, размял затекшие ноги. Я протянула ему пиджак и переместилась на водительское сиденье. Он накинул пиджак и наклонился, положив одну руку на дверь, другую — на крышу машины. Он посмотрел на меня, покачал головой и вздохнул — получилось нечто вроде сердитого шипения сквозь стиснутые зубы.