Правда, я не чувствовал себя достойным той роли, которую он мне назначил, но это не имело значения. В данном случае важна точка зрения захватчика. Мне просто не повезло, что он счел меня самым сильным.

Выиграть поединок с решительным захватчиком невозможно. Если ты сдашься сразу – ты проиграл. Если будешь стоять до последнего – ты все равно проиграешь, даже если выиграешь. Слишком велика цена победы…

Перед тем как вернуться в Америку, Паули Текса сказал, что дерьмо лучше не трогать. Он предупреждал меня, что если я отвечу Вику ударом на удар, то на меня могут свалиться куда большие неприятности, чем прежде.

Он был прав.

Но то же относилось и к нему самому.

Паули Текса, захватчик, лежал ничком на моем ковре, и рядом с его окровавленной головой валялась сломанная пишущая машинка.

Крепкий, коренастый, широкоплечий, он был похож на зарезанного быка. Курчавые черные волосы слиплись и окрасились алым. Мне была видна половина его лица: резкий, решительный профиль с твердым ртом, теперь полуоткрытым.

Руки его бессильно лежали на ковре. На них было два толстых золотых кольца. Браслет часов – золотой с платиной. Тяжелые золотые запонки. Это была лишь верхушка золотой горы, которую он выкачал через Вика.

Я подумал, что, возможно, его британские дела были лишь продолжением той деятельности, которую он вел у себя дома. Эта сверхагрессивная система взяток слишком хорошо продумана, чтобы быть пробным камнем. Возможно, агенты, подобные Вику, были у него и в других странах. Возможно, и в ЮАР, и в Италии, и в Японии такие же местные Вики по его наущению надували местных Константинов и Уилтонов Янгов и доводили до краха и отчаяния местных Антоний Хантеркум…

Вик и Файндейл по сравнению с ним были жалкими дилетантами. Файндейл довел себя до маниакального психоза. Вспыльчивый Вик был близок к апоплексии. А Паули всегда оставался холодным, смотрел во все глаза, принимал молниеносные решения и, когда увидел, что ему необходимо убить, сделал это без лишней театральности. Это была неприятная необходимость, с которой следовало управиться как можно быстрее.

Он даже пообещал мне с неким черным благодушием, что я почти ничего не почувствую. И я ему поверил. Я слышал, как люди, получавшие огнестрельные ранения, рассказывали, что поначалу ощущаешь лишь толчок и только потом понимаешь, что ранен. А если получить пулю в сердце, никакого «потом» не будет.

Он сам несколько раз советовал мне объединиться с Виком, не плыть против течения. Он предупреждал меня о грозящих мне опасностях. Он давал мне дружеские советы. И за его улыбкой прятался враг, холодный и жестокий, как бюрократия.

Постепенно до меня дошло, что он, возможно, даже пытался свернуть дела. Он отказался от какого-то предложения Вика и уехал домой, в Америку. Но к тому времени было уже поздно. Он сжег мою конюшню – и пробудил во мне жажду мести. Я решил дать сдачи. Вот так и начинаются все войны, великие и малые.

Лежавший на полу Паули зашевелился.

Живой.

В другом углу комнаты лежала бутылка, выпавшая из руки Криспина. Я слез со стола, подошел и поднял ее. Если Паули придет в сознание, я ему ни на секунду не доверюсь, как бы плохо ему ни было. Так что будет только разумно еще разок огреть его по голове бутылкой.