Франк громко усмехнулся. Он отчетливо сознавал, что ему недоставало лишь веры… Он позвал Терезу.

— Тереза, ты можешь всему верить? И если я скажу тебе, что солнце свалится с неба, — ты поверишь? Или, что у меня на голове ползет червь, — ты тоже поверишь и даже увидишь его?!

— Ты болен…

— Нет, не я — вы больны: ваша вера — болезнь. И я ничего так страстно не желаю, как заразиться ею; но я иммунизирован от нее. Ты одна можешь помочь мне.

— Возьми же мою жизнь! — прошептала Тереза.

Он вскочил и оттолкнул ее.

— К чему мне твоя жизнь? Мне нужна твоя вера, горячая вера! Дай мне силы поверить в самого себя, — и я сам буду чудодеем, который вознесет тебя на небеса!

— Я верю в тебя! — сказала она.

— Да, ты веришь в меня. Все вы верите в меня. Но отчего я сам не могу уверовать? Скажи мне, владыка ли я, если весь мир говорит это?

— Ты — владыка!

— И ты веришь в меня? Больше, чем в Бога, чем во все остальное на свете?

— Я верю в тебя одного!

Он зашатался, ноги его подкосились, и он свалился на кровать.

— Моя возлюбленная! — прошептал он…

— Уже восемь часов. Мы ведь собирались на бой с дьяволом к Пьетро.

Он посмотрел на нее.

— Ты хочешь идти туда?

Она засмеялась.

— Разумеется, с тобой!

Они пришли, когда все были уже в сборе. На этот раз Пьетро Носклер постарался украсить несколько свой сарай: со всех поперечных балок спускались фонари; на массивных столбах торчали четыре факела, а на стенах и балках висели огромные картонные щиты с изречениями из Священного Писания.

Все пели великопостную молитву. Одни сидели, другие стояли, третьи молились на коленях. Музыканты сидели в левом углу, и их инструменты, издававшие отвратительные звуки, покрывали и заглушали друг друга.

Пение кончилось. Американец взял у стоявшего позади него портного Ронхи молитвенник, раскрыл его и вернул портному, и последний, запинаясь, водя пальцем от слова к слову, прочел указанное ему место. Все пали на колени и воскликнули: «Аминь!»

Затем Пьетро спросил, не чувствует ли кто-либо потребности «поведать душу?»

Немедленно поднялся рыжеволосый Скуро и в сотый раз рассказал, как он раньше был пьяницей, и как его осенила благодать. Не успел он окончить, как встала Матильда Венье. Она протискалась сквозь ряды молящихся, бросилась на колени перед образом Христа и, плача навзрыд, долго молилась. Потом встала и обратилась к собравшимся.

— Я должна вам поведать свою душу! — воскликнула она. — Вся моя жизнь была сплошной цепью грехов. Меня крепко держал дьявол в своих когтях, но святые молитвы брата Пьетро сломили силу злого духа.

Молитесь за меня, возлюбленные братья и сестры. Да простятся мне мои грехи! Мое второе дитя, Фиаметта, — не дочь моего мужа, Мариана Венье, а дочь жандарма — Алоиса Дренкера.

Иди сюда, Фиаметта! Пусть все видят тебя, плод моих прегрешений! — и с этими словами она схватила за волосы восьмилетнюю девочку.

Испуганный ребенок ухватился за платье отца, плакал и кричал, а мать с силой тащила и толкала вперед.

— Вот живое напоминание о греховных объятиях! О, братья и сестры! Простите меня! Молитесь со мной о прощении мне великих грехов!