Гивенс ответил на её попытки, заломив руку сильнее за спину и вдавив локоть посередине спины. Боль была удушающей. Если бы он не держал её за руку, Макензи повалилась бы на землю.

Не успела она понять, что происходит, как он прижал её к стене ближайшего сарая. Он немного повозился с замком, открыл дверь, и она упала внутрь.

Макензи попыталась встать на ноги, но он снова оказался сверху. Он опять схватил её за волосы, от чего боль волнами разлилась по черепу, вызвав новую вспышку боли в правой щеке. В сарае было темно, поэтому когда он вёл её внутрь, Макензи почти ничего не видела. Он вёл её к предмету квадратной формы, который выделялся в темноте. Что бы это ни было, но здесь была дверь. Он неуклюже открыл её свободной рукой, пока вторая крепко держала Макензи за волосы.

«Ящик для скота», – подумала она.

Он прижался губами к левому уху Макензи и прошептал слова, которые, видимо, должны были её утешить: «Мне нравится, что ты… не сдаёшься. Пока ты моя любимица. Жду не дождусь, когда ты станешь моей пленницей».

После этих слов он резко толкнул её внутрь ящика. Не видя ничего и действуя из последних сил, Макензи выставила левую руку вперёд и схватилась за дверь. Когда он снова попытался втолкнуть её внутрь, она сжала его руку. Он отдёрнул её, но не достаточно быстро, поэтому Макензи смогла ухватиться за большой палец и быстро повернуть его, что было сил.

Послышался резкий щелчок – палец был сломан. Он вскрикнул от боли и в порыве ярости толкнул её в спину. Она тоже вскрикнула, едва выдерживая боль, и влетела в контейнер. Она упала на пол в дальнем углу, и всё тело превратилось в комок боли, центром которого стал позвоночник.

Он громко захлопнул дверь. Макензи оказалась в кромешной тьме, которую разрывали три небольших отверстия в двери, через которые лилась серая мгла, приникающая из сарая.

Он стонал, стоя за дверью, а потом сильно ударил по ящику ногой. «Ты сломала мне палец, – сказал он. – Ты за это заплатишь. С другими я буду нежен и романтичен. А с тобой… Я раздеру тебя в кровь».

Он бросился вон. Она слышала его шаги, которые громкий эхом разносились по сараю. Он захлопнул дверь сарая, а потом она услышала, как он уходит прочь по снегу.

Макензи трясло. Она пыталась понять, почему так сильно болела спина. Хуже всего было то, что она оказалась безоружной: ни пистолета, ни телефона. Она оказалась взаперти, беспомощна и искалечена, как никогда раньше.

Когда Макензи смогла вновь мыслить более или менее рационально, она решила проверить свои раны. Она осмотрела их по очереди, пытаясь взять на себя роль врача.

Первым по списку было левое колено. Она решила, что оно не было сломано или разбито, но Гивенс немало над ним потрудился: она не могла перенести на левую ногу даже половину собственного веса, потому что колено сразу подгибалось. Потом она перешла к лицу. Она могла наощупь определить, что оно опухло. На лице была кровь, но, насколько она могла судить, челюсть двигалась без проблем, лишь с небольшой болью. Значит, с лицом не было ничего серьёзного. Далее она ощупала рёбра. Боль от пинков и ударов начала проходить, значит, и тут не о чем было беспокоиться. Больше всего Макензи переживала за спину. Ей было больно даже сидеть прямо, поэтому она не могла и представить, какой будет боль, если она выпрямится во весь рост. Она могла двигать руками и ногами – кроме покалеченного колена, – поэтому решила, что травма была не очень серьёзной.