— Я вообще-то сам почти врач, — сообщил мальчик, — я решил, что разумней будет заняться вами, а не догонять. Может, правда «Скорую», милицию?

— Если вы врач, посмотрите, что у меня с шеей, — попросила Катя.

Мальчик осторожно оттянул высокий ворот свитера.

— Ничего. Небольшая краснота. Вас что, задушить пытались? — Глаза за очками стали совершенно круглыми.

— Вероятно, да. Удавку накинули.

— Вас знаете что спасло? Высокий воротник. Это же велюр, толстый, плотный, да еще в два слоя. Он смягчил… Если бы удавка в голую шею впилась… мы проходили по судебной медицине… — Вы меня спасли, ребятки, вы… Спасибо вам, — слабо улыбнулась Катя. — Знаете что, проводите меня вниз, до машины.

— Нет, нельзя! Вам сейчас лечь надо! Куда вы собираетесь ехать?

— Недалеко. Я доеду — Она подняла свою сумку, валявшуюся на пороге.

На свежем воздухе ей стало значительно лучше. Прошло головокружение, сердце забилось спокойней, медленней.

— Спасибо, Машенька. Спасибо… Как вас зовут? — обратилась она к мальчику.

— Митя, — представился тот, — но вы все-таки зря садитесь за руль. Вам лучше лечь, такой шок пережили.

— Сейчас Москва пустая, спокойная. Доеду. — Она улыбнулась, включила мотор и помахала им рукой.

Они долго недоуменно смотрели вслед белому «Форду».

Паша застыл на пороге, глядя ей в глаза, и спросил испуганно:

— Что с тобой?

— Чуть не убили, — нервно усмехнулась Катя, — только что.

Он взял ее за плечи, повел в комнату, усадил в огромное кресло.

— Как ты себя чувствуешь? Ты бледная как смерть, и глаза… Она напала во дворе? Ты можешь сейчас рассказать?

— Чайку горячего сделаешь? — Катя скинула туфли, поджала ноги, съежилась в кресле.

Ее колотил озноб. Он вышел в другую комнату, вернулся через секунду, закутал ее в плед и прижался губами к краешку рта.

— Все хорошо, Катенька, все уже кончилось.

— Ты запер дверь? Она убежала… Пистолета у нее нет, была удавка. — Катя судорожно сглотнула. — Она напала прямо в квартире, в прихожей… Но на лестничной площадке случайно оказались люди. Спугнули. Дай, пожалуйста, попить. Очень пить хочется.

— Сейчас я согрею чай. Тебе не холодно? Ты дрожишь. — Он провел ладонью по ее волосам. — Давай я еще чем-нибудь тебя укрою.

— Нет. Это нервное.

— А музыку поставить? Хочешь?

— Хочу, — кивнула она, — «Чернильные пятна». Ту кассету, помнишь?

— Конечно. Ты ведь забыла ее тогда. А я переписал для тебя.

Он поставил кассету, принес ей стакан минералки.

— Чайник я включил. Может, тебе покрепче чего-нибудь? Коньяку?

— Да. Знаешь, меня, возможно, спасла еще и коньячная бутылка, и банка оливок. Я заехала по дороге в супермаркет, и, когда она напала, пакет был у меня в руках. Я попыталась им отбиваться. Правда, не знаю, задела ли я ее.

Через пять минут он принес две чашки чаю, маленькую плоскую бутылку армянского коньяка, рюмки, нарезанное яблоко.

— Опять нет никакой еды. — Он виновато улыбнулся. — На этот раз даже сосисок нет.

От коньяка Катя согрелась, дрожь прошла. Паша говорил о каких-то пустяках, она чувствовала, как он смотрит на нее, но ей было все равно. Она только что чуть не умерла. Вяло, сквозь тяжелую, почти обморочную усталость она подумала: «Если он встанет, подойдет к креслу и все произойдет сейчас, то потом уже ничего не будет. Если он притронется ко мне сейчас, то он совершенно не тот, и ничего не понимает, и я никогда больше не захочу его видеть…»