– Хворает нынче мамка опять, – со вздохом ответила Лида.

– Значит, ты сёдня кухарка? – с любовью глядя на девочку, продолжал разговор Иван. – Потерпи, лебёдушка, потерпи, оправится твоя мамка, обязательно оправится.

– Конечно, дядя Ваня! Долго только что-то, уж два года как война закончилась, а мамка, как после похоронки занемогла, так и хворает. Иногда бывает чуть лучше, даже управиться по хозяйству поможет. Но это редко случается, а то всё лежит бледная, как стенка, – продолжила разговор девочка.

– Ничего, милая, подымется твоя мамка, непременно подымется! Ты только верь да потерпи малость, лапушка. Горе-то оно не быстро отпускает, так-то, Лидушка. Да и брат твой Миша молодец! Не всякий взрослый мужик знатно сможет хозяйство вести! Давай, Лидушка, передачку с харчами для брата твоего.

Нагнувшись к ребёнку, Иван подхватил узелок и поставил его рядом с узлом Матвеевны.

– Ну, Лидушка, до завтра! Поехал я далее.

И вновь медленно зашагал Белый к другому дому. Пропустив несколько жалких строений, где не было мужиков, Иван вскоре вновь потянул вожжи.

– Стой, Белый! Тпру! Стой! Никаноровна! Никаноровна! Давай прокорм своим работникам.

По ровной ограде и обновлённому дому было ясно, что здесь мужчины есть. На крыльцо вышла старушка, повязанная чистеньким белым платочком.

– Возьми, возьми, Ваня! Вот постряпала маленько оладушков для сынов, да молочка с кваском тут, да с огорода кой-чего. Ты, Ваня, поешь оладьев, горяченькие ещё. Я и на твою долю пожарила. Поешь! – приговаривала она, подавая увесистый узел.

– Спасибо, Никаноровна! Испробую твою стряпню, спасибо.

– Поешь, поешь, мил человек, там и сметанка есть! Не побрезгуй!

– Да что ты, Клавдия Никаноровна, говоришь такое! Непременно спробую!

Приняв поклажу, возница продолжил свой путь.

Объехав дворов тридцать, собрав узлы со съестным, Иван направил Белого к колхозным складам за фуражом. Жеребец пошёл живее, телега, громыхая и поднимая пыль по деревенской дороге, покатилась к зерноскладам.

– Вот ведь умная тварь! – рассуждая сам с собой, заговорил Иван. – Всё ты понимаешь, Белый! Знаешь, что и тебе сейчас отвалят меру фуража, наешься вдоволь. Вишь, как заспешил! Поехали, друг, поехали!

Подъехав к открытому складу, развернув телегу, Иван Владимирович стал ждать, когда её заполнят фуражным зерном. Каждое утро он привозил фураж на прокорм колхозным лошадям, занятым на сельскохозяйственных работах: весной – пахотных и посевных, летом – сенокосных, осенью – уборочных. Так, почитай кроме зимы, жили немногочисленные сельхозбригады в лесных шалашах. И теперь был разгар сенокоса. На косице работали все мужчины и мальчики-подростки, которые с войны выполняли всю нелёгкую мужскую работу в поле и дома, быстро забыв про недогуляное детство.

Дорога пошла лесом. Утренняя прохлада, аромат трав и пение птиц навевали на раздумья. Иван Владимирович умиротворённо предался воспоминаниям. Белый, хорошо зная дорогу и без возницы, шёл не спеша, телега перестала громыхать на мягкой, поросшей травой лесной дороге.

Ивану шёл двадцать восьмой год! Для односельчан седовласый инвалид давно уже стал Иваном Владимировичем и дядей Ваней. Да и сам себе он казался стариком. Так уж всё сложилось, ничего тут не попишешь! Только чёрные глаза сверкали живым горячим огоньком, выдавая истинный возраст Ивана. Обрубок! Думал, что человеком больше не станет. Если бы не мать, Аксинья, или просто Синечка, как её прозывала вся деревня, может, и пропал бы он, а потом Маша, Машенька… Любимая… Верная жена…