Мария Васильевна медленно подошла к окну. Раздвинув лёгкую портьерную ткань, навалившись на подоконник всем своим грузным телом, она пристально стала смотреть в окно, слегка покачивая головой и разговаривая сама с собой.

– Стоишь, всё так же стоишь, словно огромный чёрный скелет. Посмотри, какое яркое и тёплое солнце! Как всё вокруг ликует! А ты, как мрачное напоминание о страшных днях пережитой войны, разбросил свои голые, почерневшие ветви, даже твои редкие мелкие листья не скрашивают черноту.

Её слова были обращены к умирающему старому тополю, который простирал свои засыхающие ветви высоко-высоко, упираясь в голубое небо.

– Да, мало уж кто помнит твою историю, да и мою тоже. Вот состарились мы с тобой, дружище… Состарились. Может, и впрямь тебя пора спилить, чтобы не омрачал жизнь? Что ты молчишь? Ведь раньше в твоих ветвях любили селиться птицы, а в тени жаркими летними днями играли дети. А сколько их было!

Старая женщина замолчала, предавшись своим воспоминаниям. Марии Васильевне перевалило за девяносто, почти всю свою жизнь она прожила в этом большом сибирском селе, глубинном, удалённом от городов и дорог. Её седые, когда-то пышные волосы, выбились из-под тёмного платка, который покрывал не только голову, но и широкие плечи. Тяжело опустив руки, она, казалось, не моргая, всё смотрела и смотрела на старый, почти засохший тополь.

Он, этот тополь, был молчаливым свидетелем многих событий в её жизни. И вот теперь они вместе завершают её, он – свою, а она – свою. Её лицо, когда-то красивое и волновавшее многих из мужчин, покрылось морщинками. Они мелкой сеточкой испещрили всё лицо. Глаза, некогда голубые, стали бесцветны. Старая женщина чувствовала приближение кончины. Эта мысль, когда-то пугающая её в юности, теперь воспринималась совершенно спокойно. Груз жизни стал тяжёл, а тело плохо слушалось. Но память сохраняла чёткие образы прожитых лет. В них было всё: проводы любимого Ванечки на войну, известие о его гибели и дети. Самые главные события связаны с детьми, с их судьбами и встречами.

Пятьдесят детей в возрасте пяти-шести лет привезли в село зимой 1942 года. Это были дети из блокадного Ленинграда. Крохотные девочки и мальчики, исхудавшие настолько, что казались лилипутами-старичками со сморщенными личиками, глубоко запавшими почерневшими глазами. Некоторые из них не ходили. Истощённых и измученных тяжёлой дорогой, морозами и бомбёжками вражеских самолётов, их, едва живых, в крытой машине, промёрзших и голодных, доставили в совхоз.

Маша в ту пору после окончания педагогического училища первый год работала в местной школе учителем начальных классов. И вот её, совсем ещё девчонку, назначили заведующей детским домом. Какой там дом? Это было здание совхозной конторы! Вот сюда-то и привезли малышей. Мария испугалась такой ответственности! Но директор совхоза Лидия Кузьминична, заступившая на должность в июле 1941 года после отправки на фронт из села большинства мужчин, среди которых был и её муж Фёдор Васильевич, была назначена директором на бывшую должность мужа.