И вдруг я почувствовал, что бледнею. Я заметил вдавленную в землю маленькую железную пластину, вырезанную по форме прямоугольника и, как мне показалось, на ней были различимы пятна крови. Я нагнулся. Так оно и оказалось: пластина была по размеру с игральную карту, а красных, местами проржавевших пятен цвета сурика было семь и расположены они были, как семь знаков в семерке червей, продырявленных так же на кончиках.

– Послушайте, Даспри, мне надоели все эти истории.

Если вам так интересно, оставайтесь. А я ухожу.

Может быть, от волнения или оттого, что устал, поработав на палящем солнце, но, как бы то ни было, на обратном пути меня зашатало, пришлось лечь в постель, где я провалялся двое суток в горячке и бреду, отбиваясь от скелетов, танцевавших вокруг меня и бросавших друг другу в головы свои окровавленные сердца.

Даспри вел себя как преданный друг. Каждый день он посвящал мне три-четыре часа, которые, правда, проводил в большом зале: обшаривал все углы, простукивал стены, словом, барабанил вовсю.

– Письма здесь, в этой комнате, – сообщал он мне время от времени, – они здесь. Руку даю на отсечение.

– Оставьте меня в покое, – отвечал я, доведенный до белого каления.

На третий день утром я встал, и хотя был еще довольно слаб, чувствовал себя здоровым. Плотный завтрак подкрепил меня. Но небольшое послание, полученное мною около пяти часов, больше всего другого способствовало моему полному выздоровлению, поскольку мое любопытство, несмотря ни на что, опять разыгралось.

Телеграмма была следующего содержания:

«Месье!

Драма, первый акт которой разыгрался в ночь с 22 на

23 июня, близится к развязке.

Обстоятельства сложились так, что мне необходимо

устроить встречу двух основных ее героев, и это свидание

должно произойти в вашем доме, поэтому я был бы вам

бесконечно признателен, если бы на сегодняшний вечер вы

предоставили мне ваше жилище. Было бы неплохо, если бы

ваш слуга отсутствовал с девяти до одиннадцати, же-

лательно также, чтобы вы оказали мне огромную любез-

ность и согласились предоставить противникам свободу

действий. В ночь с 22 на 23 июня вы смогли убедиться, что

я с чрезвычайной щепетильностью оберегаю все, что вам

принадлежит. Со своей стороны, я счел бы оскорби-

тельным для вас малейшее подозрение в том, что вы мо-

жете обмануть доверие нижеподписавшегося, преданного

вам Сальватора».

Послание было написано в таком учтиво-ироничном тоне, а изложенная просьба показалась мне настолько забавной и фантастичной, что я пришел в восторг.

Какая прелестная бесцеремонность! Кажется, мой корреспондент даже не сомневается в моем согласии! Но ни за что на свете я не хотел бы разочаровать его или ответить неблагодарностью на доверие.

В восемь часов, едва ушел мой слуга, которому я подарил билет в театр, появился Даспри. Я показал ему телеграмму.

– И что? – спросил он.

– Как что? Я оставлю ворота в сад открытыми, чтобы можно было войти.

– А сами уйдете?

– Ни за что на свете.

– Но ведь вас просят…

– Меня просят хранить тайну. Я ее сохраню. Но мне безумно хочется увидеть, что произойдет.