- А ну встал ровно! - рявкнул он громовым голосом. - Развернись ко мне лицом.

Мишка поспешил выполнить приказ. Первые полчаса допроса легавый только и делал, что орал и долбил кулаком по столу, подавляя напором. Но Мишка держался, из раза в раз повторяет заученную версию.

- Что ты плетёшь? Какой ещё Экибастуз? Нет в нашей картотеке никакого Экибастуза, - Все сильнее распалялся следователь.

- Почём я знаю, гражданин начальник? - ныл в ответ Мишка. - Может он и не Экибастуз вовсе, только что я сделаю, если он так назывался.

После очередного Мишкиного ответа, легавый не выдержал, с грохотом отбросив стул, он подскочил и врезал ему кулачищем. Мишка отлетел в дальний угол, схватился за ухо и начал скулить.

Допросы с избиениями продолжались две или три недели, точнее Мишка сказать не мог, потому что потерял счёт дням, проведённым в проклятый тюряге. Он не знал о том, что в октябре фашисты вплотную подошли к столице, что в городе начиналась паника, на вокзалах кипело людское море, поезда были забиты под завязку, а шестнадцатое октября стал единственным днём, когда не работало метро. Не знал он и о том, что для поспешного бегства в Москве, в эти страшные дни было угнано около ста автомобилей, украдено около полутора миллионов рублей, а из Микояновского комбината пропала пять тонн колбасных изделий. Он даже не предполагал в каких количествах и с какой скоростью из Москвы бежало партийно-хозяйственная элита, как на специальных постах бойцы НКВД останавливали их автомобили, вытряхивали прямо на дорогу чемоданы и узлы, высаживали на обочину домочадцев, тут же конфисковали машины и отбирали партбилеты, лишая струсивших беглецов высоких должностей. Впрочем, если бы Протасову об этом рассказали, ничего, кроме злорадства, в ответ бы не услышали.

После каждого допроса, охранники заволакивали избитого Мишку в камеру и бросали на пол. Полчаса он просто лежал, не двигаясь, потом медленно переворачивался на спину, ощупывал ссадины и шишки. Тихо матерясь, поднимался и усаживался на нары, поправив сползший правый носок, убеждался в целости спичечницы и радовался тому, что до следующего допроса оставались ещё целые сутки. Это время Протасов лежал на нарах или медленно прохаживался по пустой камере. Глядя в потолок, или считая шаги от двери до стены с крохотным, оконцем, он невольно вспоминал свою короткую жизнь и каждый раз, с удивлением, подмечал, что восемнадцать спокойных лет, до побега из дома, занимают в его воспоминаниях гораздо меньше места, чем несколько месяцев, проведённых в банде Амбала. Дело было не в свежести тех или иных событий, дело было в их яркости и в их количестве. За время учёбы в школе он прогулял полсотни уроков, тихоря курил в дальнем углу школьного двора. Однажды подрался из-за порванной на перемене рубахи, гонял в футбол, изредка бил стёкла, ещё периодически ссорился сестрой Анной. А в последний год, совместно с Генкой Дранко, обустроил укромное местечко на чердаке. На этом все, остальные события были столь незначительны, что забывались через день или два.