– А за что его уважать? – пожал плечами Доцент. – Столько народу расстрелял…

– Дурак ты, Митька, и учили тебя по дурным книжкам, – сказал Агафоныч. – Какой народ и попал под горячую руку, так только оттого, что лес рубят – щепки летят. А расстрелял он в первую очередь этих старых большевиков, чтоб им ни дна ни покрышки. Вот смотри. Первый секретарь обкома Зимний брал, Перекоп брал, с Лениным ручкался, двумя орденами сверкал. Ну куда его? А к стенке его, и правильно. Председатель облисполкома – красный партизан, мля, восстание двадцать первого года кровью заливал. Туда же… Первый секретарь райкома в коллективизацию справных мужиков раскулачивал, чуть не голыми на севера гнал. Это в России, может, и были кулаки с бедняками, а у нас в Сибири – одни справные хозяева. Тоже ни хера не жалко. Этот, правда, в пятьдесят шестом приперся без зубов и весь скособоченный, лет десять еще прожил, но чуть ли не на четырех потом ползал всю оставшуюся жизнь. Сталин, Митька, был натуральный царь. Особенно после войны. Все стало как при царе: учились – мальчики отдельно, девочки отдельно, и форма была почти та же, что у гимназистов и гимназисток. Чиновнички форму надели – как при царе. Железнодорожные мусора шашки носили, как железнодорожные жандармы при царе. В армии погоны ввели, офицеров и генералов, как в царские времена, – это еще до войны. А про мировую революцию орать перестали и вовсе на моей молодости. Не-ет, великий человек был Иосиф Виссарионович, натуральный красный царь… И жизнь ещё до войны настала – зашибись. Сосед у меня ездил в город, жратвы привез мешок – колбаска копченая, сыр, конфеты. И ведь продавали без карточек, сколько по деньгам хватит. Я и сам из города всякую снедь возил. И порядок был. А вы одно заладили – столько народу расстрелял… Ага. Сам всех из нагана расстреливал и кочергой добивал… А сколько постреляли при дедушке Ленине и скольких посадили при Никитке – глухо, полный молчок…

Они промолчали и в диспут встревать не стали. Очень уж все услышанное не укладывалось в ту картину, что они накрепко усвоили из учебников и художественных книг. Они толком и не знали, что тут можно сказать. В учебниках и книгах была одна правда, а у деда Агафоныча – другая, причем не из учебников и книг позаимствованная, а взятая из его долгой жизни. Какие тут слова можно найти, они и не представляли…

– Ну, разливай, Витька, – сказал дед. – Ну вот, кто б меня в тридцать седьмом шлепал… Наоборот, даже в партию затянуть хотели как передовика колхоза. Только тут уж я поостерегся и сумел грамотно отбояриться. Парни – контора серьезная. Чего доброго, стали бы копать и вырыли насчет Журавлева… Вот тут уж и меня бы к стеночке, к бабке не ходи, ни; ведь ничего шить не надо: я и есть, как красные трещали, натуральный белобандит…

– А что ж ты с Пильчичаковым прокололся? – фыркнул Витька.

– Расслабился, пролетарскую бдительность потерял, – хохотнул Агафоныч. – Я с утра самогонки принял добре, а он еще магазинной водки привез. Вот я ему и сболтнул, как с красными воевал. А все равно обошлось. Это полицаев и прочих пособников чекисты до сих пор с собаками ищут. А что там было с белобандитами, быльем поросло. Нас-то уже давненько ловить перестали. Ну, медальку не дали юбилейную, так у меня их и так четыре штуки за войну и за труд, есть чем побренчать, есть с чем юным пионерам позвиздеть… Я вам про войну ведь рассказывал?