Привычно выбрав место, Митя приставил тот конец, что с шариком, к пробке, а второй плотно прижал блокнотом и два раза по нему крепко припечатал раскрытой ладонью. После первого удара пробка ушла в горлышко, после второго – провалились в бутылку. Молодежь на него таращилась так удивленно, словно он был стариком Хоттабычем, извлекшим из воздуха верблюжий караван.

– Дядьке нальете капельку за науку? – спросил он.

Дождавшись утвердительного кивка, наполнил чашечку – снова сноровисто, чтобы плававшая в вине пробка не закупорило горлышко, – как истинный джентльмен, подал сначала Юльке вместе с конфеткой. Выпила она, как компотик, – ну конечно, не первый раз в молодой жизни, – откусила конфету. Сам Митя взять конфету и не подумал: в его годы как-то и несолидно было чем-то закусывать грамулек сто болгарской слабенькой кислятины. Молодежь радостно принялась отравлять юные организмы спиртным, строго под конфетку.

Сидевший рядом с Юлькой и наблюдавший эту оргию Митя ощутил натуральный прилив ностальгии по безвременно ушедшей юности. Их класс сабантуйчик почище этого впервые устроил даже не летом после обретения свидетельств – на Восьмое марта. На большой перемене торжественно вручили девчонкам открытки и пластмассовых лошадок, красивых, но дешевеньких (откуда у них тогда деньги?) – как говорится, дорог не подарок, а внимание. А потом уговорили классную разрешить им ближе к вечеру устроить маленький праздник в классной комнате, в пустой школе.

Классная согласилась, не подозревая ничего плохого и будучи плохо осведомлена о внутриклассных тайнах. Кто-то припер магнитофон, тяжеленную бандуру, еще катушечный, и сначала все шло как нельзя более чинно: попивали газировочку под пирожные, танцевали шейк и казачок. Через час классной надоело там торчать, и она, убедившись, что всё благопристойно, отправилась домой, наказав дольше десяти вечера не засиживаться и отдать ключ от класса дежурной техничке.

После ее ухода настоящее веселье и началось. Двое выглядевших самыми старшими, прихватив заранее спрятанные в шкафу с наглядными пособиями сумки, помчались в ближний магазин. Трое навестили не запиравшуюся на ночь школьную столовую и позаимствовали десятка два стаканов. Тогда вместо устаревших парт у них уже появились столы с вместительными ящиками под крышкой. Стаканы с красненьким вином (не болгарским, а отечественным) там прекрасно помещались, как будто этот стол под них был и спроектирован.

Приняв по первой, свет погасили и стали танцевать уже медляки – половина парочек к тому времени были сложившимися или на полпути к тому.

В девять пришла техничка, заступившая на ночное дежурство, – глянуть по просьбе ушедшей классной, соблюдается ли порядок.

Проблем с ней не было и малейших: дежурила не очередная вредная бабища (их в школе было три, все добровольно и с превеликой охотой исполняли обязанности строгих воспитательниц), а человек свой, Клавочка Корнеева. Клавочка свидетельство получила год назад, приличной работы отчего-то не нашла и вернулась в родную школу техничкой, а заодно и наглядным пособием: частенько учителя приводили ее в качестве печального примера: «Будете плохо учиться, также станете полы мыть!» Клавочке налили полстакана, она быстренько скинула черный халат, под которым обнаружилось вполне моднячее платьице, и тут же стала объектом самого пристального внимания со стороны Генки-третьегодника, личности в школе заметной, прямо-таки достопримечательности «семерки». На второй год он оставался два раза, в третьем и шестом, наверняка после восьмого его с превеликим удовольствием педсовет выпихнул бы на волю, не будь его отец знавшим все ходы и выходы главным инженером мебельной фабрики (по миусским меркам очень даже крупным предприятием, единственным на левом берегу) и какой-то внештатной шишкой в горкоме партии.