– Вот, Илья Львович, – пожаловалась девица. – Сто раз объяснила, что сегодня неприемный день, а он все лезет. Пьяный, наверно. Милицию бы вызвать…

– С милицией я и сам могу вернуться, – сказал Митя.

– Ого! – врач смотрел с веселым интересом. – А к чему такие страшные заявления, молодой человек?

Полностью переключившись на врача и уже не обращая внимания на что-то трындевшую насчет милиции девицу, Митя сказал вполне вежливо:

– Понимаете, тут такое дело, доктор… – и предъявил свое удостоверение в развернутом виде на время, достаточное для прочтения – в точности как мусора. – У меня телеграмма одной из ваших пациенток.

– Ну и отдали бы в регистратуру, – посоветовал врач вполне мирно.

– Не могу, – сказал Митя сокрушенно. – Порядок есть порядок. Вот, видите?

И предъявил для обозрения крайне солидно выглядевшую телеграмму: синяя шапка с белыми большими буквами «СРОЧНАЯ, Кошурникова, 28, клиника МПС, неврологическое отделение, палата 3, Казариной Марине Олеговне». А пониже: «Вручить лично, уведомление о вручении».

Телеграмма, разумеется, была изготовлена отзывчивой Надей за пару минут. Но кто бы здесь в этом разбирался?

– И что же?

– В отношении таких порядок у нас строгий, – сказал Митя. – Если написано «Вручить лично», я и обязан вручить лично. И привезти бумажку, что телеграмма вручена лично адресату.

Вот в этой части своей легенды он нисколечко не врал: «уведомления о вручении» встречались часто, причем, что смешно, сплошь и рядом относились к телеграммам вовсе несерьезным: скажем, внучка непременно желала знать, что ее телеграфный вопрос насчет того, благополучно ли доехала любимая бабушка, самой бабушке и вручен, а не какому-нибудь иностранному шпиону, которые за такими телеграммами, известное дело, охотятся, как бичи за пушниной. Ну а то, что пометка «Вручить лично» встречалась гораздо реже, здешним рассказывать не стоило.

– Вообще-то я и сам мог бы передать, – сказал врач, не выказывая, однако, никаких признаков недоброжелательства. – Казарина как раз в моем отделении…

– Все упирается в пометку «Вручить лично», доктор, – сказал Митя. – В таких случаях я в лепешку расшибиться обязан, но вручить лично. При такой пометке там, несомненно, есть что-то такое, что должен прочитать только сам адресат. А тайна переписки у нас охраняется не только Конституцией СССР, но и Уголовным кодексом. Дело серьезное. Уволить меня за нарушение порядка не уволят, но неприятностей у меня будет предостаточно. И уж в любом случае не видать мне как своих ушей значка «Отличник Министерства связи», а я его к Октябрю твердо должен получить. Ну, и выговор в личном деле мне совершенно ни к чему, у меня там за три года ни одного не набралось. И в институт на заочный могут хорошую характеристику не дать. – Чтобы не ограничиваться некоторым битьем на жалость, он добавил многозначительно: – В таких случаях мы с милицией возвращаемся – телеграмма-то срочная…

Врач озирал его задумчиво, с прежним интересом. Митя немало постарался, выезжая сюда, придать себе максимально полувоенно-службистский вид. Впервые в жизни распустил ремень сумки на всю длину и повесил ее через правое плечо, как матросы носили маузер. Уголки офицерской рубашки выпростал из-под воротника коричневой кожаной куртки так, чтобы эмблемы связи были на виду. Да вдобавок надел начищенные офицерские сапоги (его размерчик, купил по случаю у не старого еще подполковника из здешнего военного городка, вышедшего на пенсию по выслуге лет и собиравшегося с семьей в Краснодар, где, он похвастался, будучи чуть поддавши, уже прикупил домик с садиком. Судя по эмблемам на петлицах – не золотистого цвета пехотным, а таким же, но серым, подполковник служил то ли интендантом, то ли администратором – знаем мы, как они сколачивают на домик с садиком в Краснодаре, доводилось слышать от таких же, но настоящих поддавших вояк, которым он возил телеграммы в офицерское общежитие).