– Бывало, – сказал Митя.

Рубенс осторожно поставил картину на свободный от красок и бутылок маленький столик, приставил к стене, заботливо чуть наклонив. Митя уставился с нешуточным любопытством.

Сверху и в самом деле было написано: «Лесная фея». На заднем плане был лес – довольно густой, с повисшей меж могучих сучьев паутиной, слабо пронизанный лучами заходящего солнца. Меж крайними деревьями и неглубоким прозрачным ручейком – широкая полоса густой зеленой травы, и в ней, вольно опершись на руку, лежала обнаженная Марина, в позе, исполненной самой что ни на есть здоровой эротики, бедра прикрыты высоким кустом багульника, одну грудь скрывает трава – но Митя-то прекрасно знал это тело и легко домысливал то, что обычному зрителю было недоступно. Марина смотрела – смотрела! – казалось, прямо ему в глаза, улыбаясь легко, беззаботно, весело, так, словно неведомая операция уже закончилась успешно и она впервые в жизни увидела Митино лицо.

А над ней… Над ней, на лужайке, сидел на задних лапах огромный, раза в три больше обычного, волк – красивый, светло-серый, смотрел опять-таки на Митю желтыми глазами. В его облике не было ни ярости, ни злости – скорее уж зоркая бдительность опытного стража, говорившего взглядом: «Только посмей обидеть…»

– Рубенс, – сказал Митя едва ли не завороженно. – Она ведь смотрит… Она видит…

– Ну вот как-то так у меня получилось, – сказал Рубенс с некоторой гордостью мастера. – Сам не ожидал, а получилась зрячая… Правильно угадал?

– Правильнее некуда, – сказал Митя. – Я ж верю, что все наладится…

– А ничего, что я этого волчару пририсовал? У лесных фей должны быть такие – стражи, слуги…

– Ничего, – сказал Митя. – Так даже интереснее. Будем считать, что этот волчара – это я…

– Лишь бы получилось… – сказал Рубенс.

– Получится, – подумав, сказал Митя. – Из шкуры вылезу…

– За удачную картину?

– За картину, – охотно сказал Митя. – И за картины. Я имею в виду, за твои. Рубенс, я, вообще-то, с творческими людьми мало знаком. Честно говоря, не знаком вовсе. Но газету читаю и наш литературный альманах проглядываю. Ага, проглядываю – интересного там мало. Но вкладка с репродукциями есть. А в газете опять-таки иногда пишут о выставках, с фотографиями. Но что-то ни разу я картин Виталия Веремеева не видел. Может, я не там смотрел? У тебя ж куча интересных картин. А их нигде нет. Я не большой знаток живописи, но сдается мне, устрой ты выставку вот хоть из того, что я уже видел, – и народу пришло бы немало.

Лицо у Рубенса стало определенно грустным, и Митя торопливо сказал:

– Ты извини, если я что-то не по делу ляпнул. Мало ли что можно по невежеству ляпануть…

– Да нет, Митрий, тема интересная, – Рубенс наполнил рюмки и покрошил колбасы. – Ты сам стихи пишешь, и, похоже, всерьез, – мы об этом подробнее потом поговорим… Вот и надо тебя к кое-каким раскладам подготовить, чтобы потом немного разбирался… Понимаешь, есть картины правильные, а есть неправильные. Одни принимают, а другие нет.

– Диссидентские? – уже чувствуя хмель по жилочкам, спросил Митя.

– Да нет, зациклило тебя на этих диссидентах… Я бы сказал, не диссидентские, а идейно невыдержанные. Ну, ты же хорошо знаешь бардов, я убедился. Диссидентщины им никто не шьет, просто песни идейно невыдержанные. Как и у Высоцкого. Вот и с картинами так, – он показал на «Первых людей на Луне», – идейно невыдержанно. И «Дружба и братство». И многие другие, которых ты еще не видел. А других рисовать просто не могу, рука не лежит. А чтобы устроить выставку, нужно быть членом Союза художников, а чтобы туда попасть, рисовать надо «правильное». Заколдованный круг. Иначе и не выставишься, и не продашь. Вот и приходится иногда… Короче говоря, на халтурку идти приходится. Деревенские дома культуры там, городские… В Доме пионеров я там целую стену расписал, помогли добрые люди, устроили… не видел? На первом этаже, справа от входа.