– Митрий! – радостно воззвал он. – А я тут как на иголках – все подъел, надо бы в магазин сбегать, да ты ведь должен прийти…

Митя показал пакет:

– Гонорар. «Плиска», само собой, как договаривались.

– Пьем вместе! – жизнерадостно объявил Рубенс. – У тебя как?

– Да нормально, – сказал Митя. – Я со смены.

– Тогда вперед! В мир искусства!

Митя впервые в жизни оказался в настоящей мастерской настоящего художника. Выглядело внушительно: огромная комната с тремя окнами, вдоль стен – уложенные вертикальными стопочками картины, в углу – мольберт с большой картиной, стол, заваленный тюбиками с красками, кистями, палитрами и еще какими-то загадочными приспособлениями. Там и сям на полу – стопки эскизов, набросков, этюдов. Что характерно – никакого беспорядка, все рассортировано.

– Вот такой плюс был от развода, – сообщил Рубенс. – Оставил для личной жизни и вообще жизни самую маленькую комнатку, а меж двумя снес стену – ну, утряс все раньше, где надо, и получилась мастерская – любо-дорого. – Он чуть помрачнел и закончил: – Единственный плюс…

Митя и без подсказки хозяина видел, куда ему идти. Единственным чужеродным предметом в мастерской, не имевшим решительно никакого отношения к искусству, был столик, на котором красовалась пустая бутылка «Плиски» и тарелки с нарезанной колбасой, сыром, конфетами.

– Я не эстет, – сказал Рубенс, усадив Митю на табуретку и усевшись на такую же. – Все эстеты кто? «Швейка» читал?

– А то, – сказал Митя.

– Вот то-то. А потому что попало заедаю чем попало. Коньяк могу пельменями, шампанское – вареной картохой и так далее. Что под рукой окажется. Ты как?

– Да, в общем, аналогично, – сказал Митя. – Ежели без девушек, конечно. С девушками приходится кое-какую гармонию соблюдать касаемо питья и закуски…

– Да уж, девушка у тебя, старый… Завидую белой завистью. Рисовать было приятно. Как там у нее дела?

– В клинике лежит, – сказал Митя. – Операции еще не было…

– Ну, тогда давай за успех, – Рубенс привычно обезглавил «Плиску» и наполнил пузатые стеклянные бокальчики без ножек. – За советскую медицину!

Осушили. Помотали головами, по традиции поморщась. Закусили колбасой.

– Готов портрет, – сказал Рубенс. – Принести?

– Давай чуть погодя? – сказал Митя. – Можно я пока картины посмотрю?

– Да ради бога! Зрителей у меня – по пальцам пересчитать, я ж ни разу не выставлялся. Тут каждый зритель ценен… – Он сделал широкий жест. – Расхаживай, смотри, если что, картины отодвигай, этюды перебирай, творцу только в радость… Вот эту ты знаешь…

Митя присел на корточки возле стопки этюдов. Таньку он узнал сразу – правда, раньше лицезрел ее исключительно одетой, а здесь она изображена исключительно в наряде Евы.

– Ну как? – спросил Рубенс с наигранным равнодушием.

– Красиво, – сказал Митя. – Ни капли пошлости.

– А на фига пошлость, когда есть высокая эротика? Подожди, скоро большой портрет закончу… Вообще ничего деваха, – сказал Рубенс с хмельной откровенностью. – Ты-то ее лучше знаешь, как она?

– Да мы с ней практически и не общаемся, – сказал Митя. – Она в одном пространстве, мы в другом.