— Вот и все, — прошептал Лунин.

Неожиданно звук собственного голоса придал ему сил. Раз он может говорить, вполне возможно, он способен на что-то еще, на нечто большее, на поступок, достойный настоящего, сильного мужчины. Что же, пожалуй, стоит попробовать. Лунин осторожно, постепенно увеличивая усилие, напряг мышцы и открыл сначала один глаз, а затем, немного передохнув, второй. Небо было все так же совершенно безоблачно, а солнце по-прежнему нависало над головой, удивленно разглядывая лежащего на земле Лунина.

Для того чтобы столкнуть с себя тяжелое, безжизненное тело, усилий потребовалось гораздо больше. Устав, Илья решил было немного передохнуть, но для начала повернул голову и сфокусировал зрение на сидящем в паре метров от него человеке.

— Вы живы?

Вопрос, несомненно, был глупым. Если человек сидит, да еще при этом пытается зубами развязать стягивающую запястья веревку, то он, несомненно, жив и спрашивать об этом не имеет никакого смысла. Но никаких других слов в голову Лунину больше не пришло, а сказать хоть что-то ему казалось необходимым.

— Как видите. — Ирина уже сумела избавиться от кляпа, затыкавшего ей рот, и теперь с ее шеи свисала грязная рваная тряпка, концы которой также были затянуты в тугой узел.

— Вижу, — пробормотал Лунин, предпринимая отчаянную попытку перейти в сидячее положение, — правда, плохо. Мне вообще что-то плохо.

— Вот увидите в зеркале свое лицо, — Ирина ожесточенно дернула зубами веревку, и упрямый узел наконец поддался ее усилиям, — вам еще больше поплохеет. Я думала, он забьет вас до смерти.

Усевшись и опираясь на левую руку, которая отчего-то болела меньше, чем правая, Лунин перевел взгляд на лежащего неподвижно мужчину. Лежал он на спине, поэтому последствия нанесенного кувалдой удара разглядеть было невозможно. При падении на землю лицо мужчины совершенно не пострадало, да и вообще казалось, что каких-либо заметных повреждений он не получил. Но его взгляд — застывший, обращенный к висящему в зените солнцу — позволял не тратить силы на попытки услышать биение сердца или ощутить на его губах хотя бы слабое дыхание.

— Вы меня спасли, — утвердительно произнес Лунин, вновь поворачиваясь к Ирине.

— Вы меня тоже.

Илье вдруг показалось, что в ее голосе не было радости, лишь только бесконечная усталость и что-то еще, что-то очень для него неприятное. Раздражение? Осуждение? Отчуждение?

— Союз спасенных, — пробормотал Лунин, надеясь, что он просто-напросто не сумел разобраться в интонациях.

— Маленький союз, слишком маленький.

Точно, отчуждение. И осуждение тоже.

— Вы что, не могли раньше бросить эту чертову лавку?

Илья ответил не сразу. Некоторое время он разглядывал севшего ему на колено шмеля, затем насекомое улетело, а Лунин, пожевав пересохшими губами воздух, тихо произнес:

— Я боялся.

— Хотя бы честно.

Ему показалось или теперь в ее голосе звучало еще и презрение? Неужели оно вновь вернулось?

— Боялся, что попаду в кого-то из вас. Я надеялся… — Лунин попытался сглотнуть слюну, но никакой слюны во рту не было, а был лишь ощетинившийся острыми шипами комок, застрявший где-то посреди гортани, — надеялся, что он подойдет ко мне, попытается заставить… меня заставить! Я думал…