– Только один. А вы, Георгий Иванович, к какой части относитесь?

– К четвертой, полковник! Я не могу поддерживать разрушение вековых традиций, чем вы сейчас занимаетесь, и не хочу выступать против помазанника Божьего, в каком бы состоянии он ни находился… А в том, что он именно помазанник Божий, я убедился лично, – неожиданно перешел на шепот Бобриков. – Он пожал мне руку, и я вдруг как будто увидел будущее… Мне оно не понравилось, но как его изменить, я не знаю, поэтому никому помогать не собираюсь… А может, все-таки коньяк?..

– Ваше дело, Георгий Иванович, – сочувственно произнес Юденич, – только знаете, у меня под началом работает капитан Деникин – из крепостных… Мы сидим с ним за одним столом, и пока он ни разу не обнаружил стремления к мести за унижения его предков. Так что не обобщайте, и не обобщены будете. Честь имею!

– И как их оттуда выкуривать? – штабс-капитан бригады африканеров Арнольдов с сожалением посмотрел на свой уже совсем не белый маскхалат и тяжело вздохнул.

Гвардейцы, блокированные на казенном винном заводе на набережной Малой Невы, на переговоры не шли, огрызались и держали под обстрелом Биржевой мост, чем крайне стесняли бригаду в маневре. Тяжелые чугунные решетки и узкие высокие окна винного склада, больше напоминающие бойницы, давали надежду обороняющимся на комфортное времяпровождение еще сравнительно продолжительное время.

– Как прикажете, так сразу и выкурим, – ехидно улыбнулся командир взвода саперов подпоручик Шулькевич. – Вы вот что, Федор Федорович… После того, как мы отстреляемся, дверь разблокируйте и готовьтесь принимать – они сами к вам выбегут.

Недоверчиво хмыкнув, Арнольдов побежал отдавать распоряжения, а подпоручик озорно свистнул в два пальца и завопил подчиненным:

– А ну-ка, братцы, на раз-два, бросай! – и первый, выпростав из кожаной сумки бутылку с желтой жидкостью, с силой зашвырнул ее в помещение.

Разведенное в летучем керосине, произведение немецкого ученого Гребе – хлорацетофенон – немедленно начало свою самостоятельную жизнь, и среди винных паров в промерзшем здании появился дивный запах цветущей черемухи. А еще через минуту гвардейцы с дикими воплями, обливаясь слезами и соплями, начали выскакивать на улицу, где их принимали заботливые руки африканеров, разоружали и отправляли к фельдшеру для оказания первой помощи.

На Миллионной – у казарм Павловского лейб-гвардии полка – все происходило гораздо тяжелее. Огромное открытое пространство перед зданием – Марсово поле – не позволяло скрытно подобраться к окнам, а обороняющиеся были бдительны. Бригада Максимова понесла свои первые потери. Но все это было уже неважно – казармы были охвачены двойным кольцом, а к Дворцовому мосту медленно подкатывала махина ледокола, за которым, как медвежата за медведицей, ковыляли куцые канонерские лодки. Главный калибр рявкнул так, что в близлежащих домах зазвенели стекла, и у гвардейских сторонников Временного правительства родилось подозрение: «La commedia é finita».

Военный министр Российской империи генерал Куропаткин проснулся от раскатов грома… Да нет – это вообще невозможно в январе в Петербурге! Продрав глаза и вернувшись полностью на грешную землю из мира снов, Алексей Николаевич, озираясь, сел на кровати, и тут ахнуло вновь…