— Ну, продолжай, — предложила она, едва он замолчал.

— Ты решила стать серым кардиналом. Роль не твоя, но все когда-то меняется. Реальная власть у тех, кто стоит в тени. Мистер канадец пришел и ушел, а керлинг в России останется. Так что ты задумала, Лера?

— Ты такой умный, — насмешливо сказала она. — Все знаешь.

— А я тебе говорил, что я умный.

— И хороший психолог, — похвалила она.

— Да, неплохой. Я понимаю, что все тонко, как… Как лед в вашем керлинге! И по этому тонкому льду ты идешь к своей славе. Но ведь это же люди, не куклы. Живые люди.

— А ты, Леша, любишь людей? — вкрадчиво спросила Калерия.

— Да, наверное. Не знаю, — разоткровенничался вдруг он. — Иногда я их ненавижу. Особенно когда сосед сверху врубает телевизор в пять утра. А внизу в семь часов будят двоих детей, одного в школу, другого в садик. И эти дети начинают реветь, а отец на них орать: «Живо собирайтесь! Я на работу опаздываю!» Вот тогда я мечтаю о необитаемом острове, — вздохнул он. — Хотя это просто дети.

— А это просто спортсмены. Которые не понимают, что я делаю все для их же блага. Они думают, что я над ними издеваюсь. Намеренно им врежу. Веду какую-то свою игру. Люди не понимают, Леша, когда им делаешь хорошо, все время ищут некий скрытый смысл, подтекст. Потому что вокруг давно уже одно сплошное вранье. Непонятно, кто хороший, а кто плохой. Воровать — хорошо или плохо?

— Убивать — хорошо или плохо? — подхватил он. — Ведь уголовное дело не завели на того, кто отправил в больницу Лукашову. Потому что победителей не судят. Все ждут до Олимпиады. Если вы выиграете, вам все сойдет с рук. И вы это прекрасно понимаете. Особенно ты.

— Я устала от этой философской беседы, — оборвала его Климова.

— Ты сама выбрала тему, — огрызнулся он. — Я бы предпочел, чтобы мы пошли ко мне.

— И легли бы в постель? — усмехнулась она.

— Лера, мы не дети. Время дорого, потому что мы неумолимо стареем. Я могу, конечно, за тобой поухаживать. Но здесь нет ни винного бутика, ни цветочного киоска. И вообще спортивный режим. Я могу тебе предложить только чашку чая и… себя, — он невольно покраснел. Хорошо, что было темно! — И то ты подумаешь: не велико сокровище.

— А если нет?

— Но ты же сама сказала…

— Да мало ли что я сказала? Если я скажу тебе правду, твое самомнение, и без того непомерное, раздуется до величины совсем уж угрожающей. Поэтому тебя постоянно надо осаживать.

— Что ты и делаешь. Значит, да?

— Я этого не сказала, — лукаво улыбнулась она.

— А мне два раза объяснять не надо.

Он схватил ее за руку и оттащил в тень, где стояла огромная заснеженная ель. Лера не сопротивлялась. Он обнял ее, привлек к себе и приник к губам, оказавшимся на вкус холодно-солеными и влажными. Это потом он понял, что на ее лице все это время таяли снежинки, а губу она прикусила во время одного из его неосторожных высказываний, чтобы не ответить резкостью. И своим языком он попробовал на вкус ее кровь, чуть-чуть, самую капельку, но этого хватило, чтобы рухнуть в бездну. Он стал чувствовать то же, что и она, думать так же, как и она, желать того же, чего она хочет. Отныне он уже не соображал, что делает. Его просто не стало, была одна ОНА, с глазами такими огромными, что в них отражался весь его мир.