— У меня до тебя один лишь мужчина был, — призналась Папуша. — Пять лет прошло. Любила я его, сильно любила. Да что там, я и сейчас люблю.

— Подожди-ка, а тот мужчина, он не Александр Йорген?

— Он самый, — потупив глаза, сказала цыганка.

— А знаешь, он тебя тоже любил. Куколкой звал, — улыбнулся я.

— Меня так и зовут. Папуша — это Куколка по-цыгански. Любили мы с ним друг друга, сбежать хотели. Но когда отец Александра попал в плен, надо было его выручать — куда там бежать? Ну, а дальше сам знаешь.

— А не ты ли Зарко уговорила сюда ехать? — поинтересовался я.

— Поначалу, когда дед от солдат убегал, — сам так решил, мне не сказал. Ну, а потом, когда лошадей пригнал, к Кур дуле съездил, а обратно с котом приехал — все мне и рассказал.

— Ты его заставила в Шварцвальд вернуться?

— Я и заставила, — кивнула Папуша. — Он поупирался немножко, да куда ж он денется?

— Стало быть, не гнева брауни он испугался, а внучку переспорить не смог, — заключил я, усмехнувшись, что цыган меня опять обманул.

— Что ему брауни? У нас своих домов нет, домовых не боимся, — подтвердила мои выводы Папуша.

— Эх, старый врун! — вздохнул я.

— Такой есть. Никогда не знаешь, когда правду говорит, когда врет.

— Он только в одном не врет — тебя любит.

— Любит, — согласилась Папуша. — Так ведь и я его люблю, дурака старого. Кому он еще нужен, кроме меня?

Кому еще может понадобиться старый лгун, за голову которого объявлена награда, я тоже не знал. Мне точно не нужен.

— Как мы со всем с этим жить-то будем? — вдруг сказала Папуша, вспомнив о бурной ночи. — Я же своему любимому изменила…

Мне начали надоедать чужие угрызения совести, потому что грызла собственная совесть.

— Давай-ка мы с тобой так решим, — предложил я. — Сегодня у нас тобой ничего не было, а если и было — не мы в этом виноваты, а лес. Сама сказала — вокруг этот растет, как его?

— Страстоцвет, — глухо сказала Папуша. — Это цветок такой. Если понюхать — у мужчин и у женщин желание появляется. Но он маленький должен быть, а тут…

— А тут вымахал… Видишь, какая пакость случилась. С другой стороны, — задумался я, — может, оно и к лучшему? Представь себе — легли бы мы спать, спим, а эта тварюга вылезла из ручья и сюда приползла.

При воспоминаниях о жабе Папушу передернуло.

— Чего мы деду-то скажем, когда он дохлую жабу увидит?

— А то и скажем — ты ночью купаться пошла, жаба напала, а я спасать прибежал, — пожал я плечами. — Так ведь оно и было. Вроде мы ему не соврем, просто всей правды не скажем.

— Ты только не говори деду, что голой меня видел, — попросила Папуша. — Не стоит его расстраивать. Он меня до сих пор девственницей считает.

— Не буду, — клятвенно заверил я. — Ты же могла к ручью одетой пойти? Могла. В воду зашла, а тут на тебя и напали. А теперь иди-ка ты спать.

Ночь сошла на нет, а солнечный диск вылез в зазор между деревьями, прогоняя ночные страхи и страсти. Я зевнул, обдумывая — стоит ли спать, если спать осталось совсем немного? Решив, что просто минуточку полежу с закрытыми глазами, заснул.

Что мне снилось, точно уже и не помню, но во сне меня преследовал чей-то взгляд, похожий на взгляд хозяина каравана, — тяжелый, пронизывающий. Не скажу, что испугался, но было неприятно. Так неприятно, что я проснулся и… решил, что наяву вижу продолжение сна: прямо перед собой увидел два огромных глаза, чудовищных из-за своей неправильности — желтые, с вертикальным зрачком. До меня не сразу дошло, что эти глаза принадлежат змее, забравшейся мне на грудь и приблизившейся к лицу, отчего они и выглядели огромными.