— А разве не так? — удивился я.

— Э, гаджо, глупости не говори, — скривила цыганка губы. — Если бы так оно было, половина бы девок без кос ходила. Коли понадобится — от меня столько крови будет, что простыню не отстираешь. Набираешь кровь в рыбий пузырь — вот и все.

— Хитро, — с уважением покивал я головой. — В таборе законы суровые, но и уловок много.

— Какой табор? — грустно усмехнулась Папуша. — Все ромалы давно по домам сидят. Кто кузницу имеет, кто мастерскую ювелирную, а кто табуны лошадей. От табора почти никого не осталось — старухи, которые на этом свете зажились, старик безногий да мы с дедом. Из конокрадов лишь Зарко остался, один он по-новому жить не хочет. Дети у него давным-давно выросли, постоялый двор недалеко от столицы держат. Любят старика, уважают, но боятся, как бы он на них беды не накликал. Ждут, когда деда поймают и повесят. Конечно, деньги, что старый приносит, берут и не брезгуют, и лошадей продавать помогают. И спрятать его спрячут, властям не выдадут, но все равно не настоящие они ромалы. И не осталось больше настоящих цыган в Силингии.

— А ты?

— А что я? — усмехнулась девушка. — Меня дед подобрал, когда мне пять лет было. Родители умерли, дядька с женой их дом заняли, а меня в конуру собачью определили — не выгонять же на улицу. Зарко увидел, спросил — не продадите ли девку? Купил меня за пять медяков. Тогда у нас еще большой табор был, настоящий. Одних кибиток не меньше сорока!

— А где сейчас дядька с теткой? — мрачно поинтересовался я, решив, что как только вернусь — поотрываю головы таким родственничкам. Ну, или самих их в будку определю.

— Ты не мстить ли собрался? — засмеялась цыганка. — Не нужно им мстить. Бог их за меня накажет, а людям не нужно влезать. Да и лет уже много прошло с тех пор. Сколько — не помню, помню лишь, что мы с Зарко сюда приехали, когда у рыцаря Йоргена дочь родилась — невеста твоя. А сын его, которого мы ищем, — вздохнула цыганка, — мне ровесник.

Я прикинул, что Кэйтрин сейчас не то девятнадцать, не то двадцать лет — точно не знал, а спрашивать неудобно. Получается, Папуше лет двадцать пять, а то и больше.

— А мне Зарко сказал, что внучка у него — девка на выданье.

— Так я у него уже лет десять на выданье, — грустно сказала Папуша. — Кто меня замуж-то возьмет? Для ромалов я гаджо, для гаджо — цыганка. Если бы приданое хорошее — взяли бы, не посмотрели. Зарко мне уже десять лет на приданое копит, но у него деньги промеж пальцев уходят. То пропьет, то в кости проиграет. Да и детям родным помогать нужно.

Я пожалел, что у нас за двоеженство могут повесить. Взял бы себе в жены обеих — и Кэйтрин и Папушу. А что такого? Но, представив воочию — как это будет выглядеть, если я и на самом деле стану мужем двух стервочек, — вздрогнул. Не тот у меня уже возраст, ой не тот! И помоложе был бы — все равно не надо! Пожалуй, правильно, что можно иметь только одну жену. А с Папушей что-нибудь можно придумать. Если дать девке хорошее приданое — а уж я постараюсь! — женихи в очередь выстроятся, а мы с Зарко еще и выбирать будем — кто подойдет на роль мужа для нашей красавицы.