– Он же был моряк, – прошептала Геля, – герой…
– Два ордена Красного Знамени, медаль «За отвагу», – подтвердила мама. – Что ты вцепилась в эту фотку, там и другие есть, где он в форме капитанской…
– Не надо мне других, я эту хочу, – Геля прижала к себе альбом, – он тут как… как живой.
Алтын Фархатовна вздохнула:
– Да… Бабушка ее тоже очень любила. Его случайно сняли, перед самой войной. Ну, дай посмотреть, я же не отнимаю. Оставь у себя, если хочешь.
– А можно? – Геля, не дожидаясь ответа, поспешно высвободила фотографию из картонного листа. – У меня рамочка есть как раз, прикольная, розовая, с медвежонком… Или розовая не подойдет для героя, как ты думаешь?
– Думаю, что с медвежонком очень даже подойдет, – серьезно кивнула Алтын Фархатовна.
Они с мамой долго разглядывали веселого бесстрашного человека, улыбающегося им из далекого-предалекого времени.
– А прабабушка что? – наконец спросила Геля.
– После войны вернулась в Москву. С дочкой. Не хотела больше видеть море. Замуж снова так и не вышла, хотя была очень красивой.
Разговаривали целую вечность – Геля и припомнить не могла, когда такое было в последний раз. Ах да. Они с Эраськой болели ветрянкой, давно еще, в детстве, и мама просиживала с ними целые сутки, рассказывала сказки… А теперь Геля листала семейный альбом, к которому раньше не испытывала ровно никакого интереса, и жадно расспрашивала – а это кто? а с ним что стало? – а мама рассказывала все тем же сказочным голосом.
А из нелепой розовой рамочки с медвежонком, как из окошка, смотрел на них прадедушка Игнат – герой, моряк, воренок, хороший человек с паскудной кличкой Щур.
Потом все куда-то делось, перед Гелей заискрилась на солнце долгая-долгая морская вода, и белые птицы плакали кошачьими голосами, и маленькая черная кошка бежала, прихрамывая, по темной площади, и мерцал болотными огоньками старинный, позабытый, призрачный город – Москва…
Глава 4
Проснулась Геля за минуту до того, как закурлыкал электронный будильник. Они с мамой так и уснули вчера среди шоколадных фантиков. Мама прижимала к себе Гелю, а Геля – плюшевый альбом. Как медвежонка.
Кто-то заботливо накрыл их пледом – наверое, папа (ну, не Эраська же, в самом деле).
Хотя утро притворялось летним, солнечным, из форточки предательски тянуло осенью – умирающими листьями, гарью, тоскливым, холодным ветром и волглой землей.
От этого лежать в уютной, шерстяной норе, пропахшей шоколадом, орехами и карамелью, рядом с мирно посапывающей мамой было в сто раз прекраснее, то есть совсем уж невыносимо прекрасно.
И Геля, тихонько вздохнув, прикрыла глаза, чтобы продлить это чудное мгновенье.
Но гадский будильник тут же подал голос, мама проснулась, оглядела следы шоколадного пиршества и детским со сна голосом удивилась:
– Ну, мы вчера зажгли! – Потом встряхнулась, как терьер после купания, тронула Гелю за плечо: – Просыпайся, котеночек. Опаздываем.
И понеслось.
Геля, еще не совсем проснувшись, все же успела проскользнуть в ванную первой и захлопнуть дверь перед самым Эраськиным носом. Эраська что-то возмущенно заорал, но фигушки ему, подождет. Кто раньше встал, того и тапки.