Два дня кряду, от рассвета до заката, переходили Днепр половецкие скопища.

Паромщики изломали хребты, гребцы вывернули лопатки на вёслах… И те, и другие — валились с ног, перевозя огромные караваны Котяна: и отборных кипчакских коней, закутанных в расшитые ковровые попоны, и охотничьих соколов, и верблюдов, груженных ханской казной, и племенных буйволиц, и приодетых тут же, на переправе, чужеземных пленниц с «ночнозвёздными» очами, союзнобровых, украшенных с ног до головы бусами, монистами и бубенцами… И всё это — драгоценное, дорогое — везлось в дар русским князьям под захлебывающийся страхом вой: «Спасите! Оберегите нас от татар!»

…Теперь в переполненном Киеве пуще прежнего ждали приезда князей с дружинами. С надеждой ждали, с отчаяньем, с гнетущим страхом…

С густым фиолетовым веером сумерек на притихший город сползала из угрюмой степи клейкая духота, ветер-летун насыщал воздух горьким запахом далёких пожарищ… За Днепром табунилось непроглядное гривье туч и раскатисто лопались громовые литавры, но не роняло небо на растресканную, дышавшую жаром землю долгожданной влаги… И впустую сверкала молния, кроя небо слепящим косматым всполохом…

Невесть откуда на Софийской звоннице, разогнав гнездящихся сизарей, объявилась чета лупоглазых сычей. Жуткие замогильные стоны по ночам рассыпались над крепостными бойницами, теремами и застрехами[138] холопских изб, пугая детей, вселяя суеверный трепет в души людей. Крылатых бестий прогоняла берестяными трещотками и факелами стража, но клювастая чета бесшумно перелетала на городской погост и ухала до зари над серыми буграми окаменевших могил.

— Спаси и помилуй, худому быти… — пророчески роптали старики, заслышав с кладбища ведьминский хохот, то плач.

— Невиданная кровь и мор ждёт Русь.

— Бають, тако уж было пред нашествием хазар…

— А можа, Христос милует… чума татарская стороной пройдёть?

— Добра не жди, брат, с колокольни к мертвецам спархивають, окаянные… Ох, Святый Крепкий, посети и исцели немощи наша, имени Твоего ради!..

Их уже не ждали, когда они наконец пришли. Дружины южных князей, точно серебряные ручьи, стекались в Киев. Закованные в кольчуги и броню, с густыми рощами копий над сверкающими шлемами, они всё выходили и выходили из раскидистых дубрав и с полей в пешем и конном строю, укрытые щитами, в длинных боевых плащах; с флангов скакали порученцы князей, то и дело летели команды, но всё это безнадёжно тонуло в железном лязге оружия и грохоте тяжело гружённых подвод.

…Задыхавшийся от беженцев Киев встретил ратников с настороженным ликованием и угрюмым колокольным звоном; город смотрел на припозднившиеся дружины как на диво, невесть откуда явившееся, способное избавить от страха и неуверенности, опутавших его древние стены.

С завистью, любопытством, с тайной надеждой и страхом разглядывали закованных в лучистую сталь дружинников и скопища половцев.

Ехавшие верхами на ретивых конях князья: переяславские и черниговские, волынские и полоцкие, любецкие и бужанские — далёкие потомки великого Ярослава Мудрого, правнуки и праплемянники Игоря и Ростислава, Изяслава и Всеволода, Олега и Святослава, Всеслава и Владимира — тоже с нескрываемым удивлением взирали на открывшийся их взглядам «вавилон».