Два деда, заводившие сеть на омуте, бросили ее, и сеть унесло течением. А она была почти что новая.

Много еще разного случилось в станичке в те страшные минуты и с людьми взрослыми, и со скотиной, и с малыми ребятами. И только папаша Афанасия, несмотря на слабую грудь, оказался смелым человеком. Метнулся в дом, вытащил карабин и, взобравшись на крышу база, расстрелял три полные обоймы в сторону «чуда», что, однако, не произвело на него никакого впечатления.

Появилась эта образина со стороны моря, растопырив широкие желтые крылья и свесив к земле круглые лапы. По степи перед нею, как мяч отскакивая от земли, катился страшный треск и грохот. От этого грохота внизу вздымалась пыль и катились копешки степной травы — курая. Образина перла прямо на станичное стадо, на ошалевших от неожиданности пастухов. Когда они попрыгали с коней и попадали, закрывая голову руками, сей страшный летящий предмет поднялся немного выше. Но коровы от этого в спокойствие не пришли, а, наоборот, задрав хвосты и мыча, порскнули вразброд по степи.

Афанасий, раскрыв рот от полного изумления, смотрел от реки, как непонятное сооружение прошлось низко над самыми крышами села, обогнуло колокольню, на которой тут же заухал колокол. Со дворов выскакивали люди, тыча пальцами в небо; громко лаяли собаки, куда-то пронеслась расседланная лошадь. «Оно» описало широкую дугу над рекой, спереди у «него» что-то вертелось и блестело, отражая закатное солнце, наподобие зеркала, по реке только рябь пошла от сильного ветра…

Направилось прямо к выгону, приблизилось к земле, несколько раз ударилось об нее, подпрыгивая, и скрылось от взора Афанасия за горбатой скирдой прошлогодней соломы.

Забыв и про порку, и про отцовы угрозы, Афоня бросился бежать туда. И хотя бежал он не быстро, но другие приближались к непонятному сооружению еще медленнее и осторожнее, и прибежал он первым.

И, как стал шагах в десяти, чувствуя, как коченеют от страха ноги, так и застыл наподобие параличного.

На него прямо с кожаной головы смотрели огромные, стекольные, как у стрекозы, глаза. Ничего больше — черная харя со страшенными глазами, ни носа, ни рта! Такое если и приснится, так проснешься, заорав «мама!», в холодном поту. Харя что-то промычала, но Афоня отступил назад — не подманишь!

Тогда там, внутри, под верхними крыльями что-то задвигалось, и из гладкого, бочечного туловища чудовища, как бабочка из кокона, начал вылупливаться — похоже, а там кто его знает! — человек.

Весь в красноватой кожаной шкуре, на ногах чудные штуки, вроде бы содрали крылья с огромного майского жука и, стянув их шнурками, нацепили на ноги (потом Афоня узнал, что это называется «краги»). Летун присел несколько раз, раскидывая руки, видно разминался. Афоне показалось, что он весь железный и даже скрипит от несмазанности. Руки тоже были кожаные. Уставившись на Афоню, он начал сдирать кожу с головы: уплыли куда-то глазища, батюшки! Да это же шапка такая! А спереди очки и матерчатая маска, наверное чтобы пылью не дышать, не кашлять.

Афанасий хмыкнул. Теперь бояться было нечего, на него глядело хотя и незнакомое, но все-таки человеческое лицо. Красноватое от загара, молодое, тонкое, даже красивое! Но больше всего Афоню успокоили веснушки. Обсыпало его ими, как маком. А глаза смеются, синие, презрительные.