Черкизов, озабоченный предстоящей встречей с британцами, согласился и на Щепкина, только спросил:

— А вы «франсе» в каких пределах знаете?

— Объяснимся, — пообещал Щепкин. — Все-таки три года с французами болтал. Перетолмачим все, Виктор Николаевич! Будет худо, если они только по-английски «спикают»!

— Это неважно… — признался нехотя Черкизов. — Мне, поручик, по чину не положено появляться без сопровождающего офицера. А толмачи найдутся.

Щепкин, скрыв усмешку, понял, что Черкизов хочет произвести самое благоприятственное впечатление на британцев.

Однако в Баку с ними разговаривать долго не стали, сказали, что им надлежит отбыть на встречу с англичанами, выделили посыльное судно «Астрабад».

На нем они, немного удивленные, что будут иметь дело с флотом, и вышли в море на рандеву с вспомогательным русским крейсером «Президент Крюгер», на котором временно держал свой флаг англичанин коммодор Норрис, сэр…

Близ Баку посыльное судно приняли для конвоя два торпедных катера «торникрофт», шли по бортам, то и дело обгоняя и совершая круговые эволюции вокруг медлительного «Астрабада».

Эскадра густо дымила за горизонтом. Вид белогвардейских военных кораблей, пахавших серо-зеленое, свободное от льда море, вызвал у Черкизова прилив бодрости. Он с удовольствием разглядывал низкий мощный эсминец «Князь Пожарский», миноноски, вспомогательные суда, меж которыми то и дело бегали юркие паровые катера.

«Президент Крюгер» находился несколько в стороне, к нему буксир приволок вереницу плотов со щитами-мишенями. После стрельб с судна разглядывали пробоины от снарядов.

Длинный корабль выглядел грозно, медленно дрейфовал, изредка подрабатывал машинами, чтобы не сносило с места.

С посыльного судна спустили ял. Не успели Черкизов и Щепкин вымокнуть от волн, как перед взором встал стальной борт флагмана. Боцман-англичанин, скаля зубы, сверху что-то покричал, упала веревочная лестница. Щепкин взобрался легко. Черкизову же пришлось пыхтеть с непривычки, карабкаться по штормтрапу.

Вахтенный офицер, русский, равнодушно, даже в лицо не глядя, провел их по чистой, надраенной до белого блеска палубе в кают-компанию и ушел, сказав:

— Подождите, господа!

Сели в кресла, стали ждать.

Черкизов томился, утонув в глубоком кожаном кресле, облизывал пересохшие от ветра и морской соли губы. Курил папиросы одну за одной, со злостью тыча окурки в пепельницу, на которой изображен адмиралтейский якорь. Щепкин молчал, делая вид, что дремлет.

За стеклами буфета поблескивал хрусталь, стопками стояли фарфоровые тарелки. Фортепьяно, привинченное к полу, чтобы не ездило во время качки, сияло полированной крышкой. На длинном из черного мореного дуба столе латунные кольца под тарелки и стаканы — чтобы удобно было откушивать в штормовую погоду.

— Чисто у них здесь, ни пылинки, в этом им не откажешь — держать матросиков в железных рукавицах. Сумели удержать! Не то что мы, грешные! — сказал с завистью Черкизов.

И тут же вскочил, вытягиваясь. В кают-компанию входили трое. Набычившись, переступил комингс крепкий, коренастый коммодор в черной тужурке с шевронами, седой до какой-то даже синеватой белизны. Широкое, бульдожье лицо его с чуть отвислыми щеками, в брезгливых, высокомерных складках, было загорелое до черноты, обветренное, иссеченное белыми, не тронутыми ветром и солнцем морщинками. За ним шел русский, в чине каперанга, нес в рулоне карту. Борода-скобелевка, баки, выцветшие, старческие глазки. «Где они только откопали эту рухлядь?» — успел подумать Щепкин.