Но самое классное, что я сама себе сделала, — это последний способ, всепомогающий, как мне сказали. Вы знаете, что такое касторовое масло? Этим маслом делают компрессы, и оно печет. Мне сказали: «Девочка, скажи своей подруге, пусть возьмет тампон с касторовым маслом и впихнет внутрь». Но мне не сказали пропорцию. Я намочила тампон до такой степени, что он был мокрый насквозь. Потом я его чуть-чуть отжала и впихнула. И потеряла сознание, потому что боль была невыносимая. У меня со всех женских половых органов слезла кожа. Я неделю не могла ходить в туалет. Я не могла сидеть. Это состояние не просто отчаяния, а еще и униженности. Потому что в Америке, если у тебя ангина или ты простудился — растворяешь вкусную таблетку и выпиваешь. А в России не так. В России если ангина — мажут нёбо керосином. Если диатез — пьют мочу. Такой мы народ, в натуре. Но я, очнувшись, решила: все, мои дорогие, больше я к своему бренному телу не притронусь!

А тут телефонные звонки Мартина. Сначала из Нью-Йорка и Бостона, потом из Москвы. А у меня головные боли и безумный токсикоз. Что-нибудь съешь — и рвет. Мама: «Что с тобой? Пошли к доктору!» Пришлось ей во всем признаться. Она говорит: рожай ребенка, я воспитаю. Я в слезы. Может, я бы и оставила ребенка, но там не поймешь, во-первых, чей, а, во-вторых, я уже туда такого напихала, навставила и намызгала, что наверняка урод родится. Я говорю: мама, ты меня прости, но я не могу его оставить. При этом делать мини-аборт уже поздно, а большой аборт — рано. И я сказала: мам, я тебе клянусь, что все будет замечательно. Села в поезд и — в Москву. А в поезде меня рвет, мне плохо, я теряю сознание. Мартин пришел на вокзал мрачный и сказал: «Ты не беременна, ты просто болеешь». Я решила, что это его в Бостоне отговорили на мне жениться. Там вся родня из британских аристократов, на фиг им какая-то русская! А меня вдруг потянуло на материнство. И я, как человек образованный, пошла в библиотеку, стала читать учебники педиатрии и вычерчивать графики развития моего ребенка. Первая неделя — хорда, два месяца — сердце бьется. Я этим делом увлеклась. Я пришла и говорю: вот сейчас у меня два месяца, у него сердцебиение. Мартин говорит: «Заткнись! Ты болеешь». Мы с ним столько прожили вместе, что у него русский стал — лучше не бывает, а у меня английский — никакой. Я говорю: «Как это я болею? Ты посмотри, что со мной происходит. Ты же сам мечтал о ребенке!» Он говорит: «Если ты скажешь еще хоть слово на этот счет, будешь жить в другом месте. Или я уйду в гостиницу». Я говорю: «Хорошо, я рожу ребенка для себя. Я уеду к маме».

Тут прилетает Савельев и кричит: «Ты понимаешь, что творишь? Если ты родишь, карьера Мартина накрылась! Ты что? Ты хочешь его привязать таким способом? Ты хочешь таким образом его около себя оставить? Ты падаешь в моих глазах! Немедленно аборт!»

А мне аборт еще нельзя делать, нужно подождать две недели. И вот я сижу и жду. Каждый час закрываюсь в туалете, меня рвет. Мартин говорит: выйди, гостям нужно в туалет. И берет с меня слово: мол, я никому об этом ни гу-гу. Я говорю: «Мартин, мне плохо, мне нужно с кем-то говорить об этом. Иначе я просто свихнусь. Ведь это единственное, что меня сейчас занимает». А он: «Ты болеешь. Ты не беременна, это пройдет, это насморк». Я кричу: «Нет! Это не насморк! Это беременность, это ребенок!» В общем, это было две недели кошмара. Потом он сказал: «Я не поеду с тобой в больницу, мне нельзя себя компрометировать, я руководитель гуманитарной миссии». Затем я просыпаюсь утром и вижу: первый раз в нашей жизни он оставил мне деньги на столе. И записку: «Как хочешь, но ты должна поехать сегодня и сделать все, что нужно».