– Что, братец, тяжело пришлось? – как-то равнодушно спросил поручик.

– Этого нельзя было выдержать, – ответил тот, безумным взглядом следя за тем, как хозяин наливал воду во флягу, – они уничтожили нас снарядами… от батальона осталось несколько человек…

Зацепив на ремень наполненную флягу, он, выпив залпом огромную кружку воды и махнув на прощание рукой, выбежал на улицу.

Вскоре толпа солдат стала значительно редеть, а сквозь пушечный грохот уже доносилась пулеметная стрельба.

– Пора, – нетвердым голосом пробубнил Чухно.

– Jeszcze ро jednym i wio![233] – махнул рукой Маршицкий и громко крикнул: – Мозес!

Но владелец заведения уже покинул свою корчму и отсиживался где-то в укромном месте. Он прекрасно помнил рассказы своего деда, который в 1809 году жестоко пострадал от бесчинств и грабежей проходящих здесь аналогичным маршем отрядов Наполеона.

Моршицкий встал и начал шарить по полкам в надежде найти хоть каплю спиртного. Но там было пусто. Внезапно он остановился и уставился бычьим взглядом на поручика, уронившего голову на стол. Покосившись на саквояж у его ног, громила поднял с пола пустую бутылку.

Вошедший в город патруль ландвера был не особенно удивлен, обнаружив в кнайпе российского офицера в бессознательном состоянии. Случаи с загулявшими в питейных заведениях и публичных домах военными нередко случались с обеих сторон.

Наступило седьмое июня[234] 1915 года – последний день власти русских во Львове. Собственно, власть уже покинула город. Все военные и государственные учреждения эвакуировались. Уже были сняты российские стяги на ратуше, здании наместничества и Копце Унии Люблинской[235].

В городе оставался только комендант с несколькими офицерами. Казацкие патрули следили за безопасным проходом через город последних разрозненных отступающих частей. Прекратили работу газовая, электрическая и водонасосная станции, и горожане скапливались возле уличных колонок, чтобы запастись водой. В воздухе стоял едкий запах дыма горевших казарм на Яблоновского[236]. Оставшееся имущество в казармах на Курковой и на Цитадели, включая окна и двери, растаскивалось мародерами.

Стихия разбоя и грабежа бурно расцвела в городе после исчезновения с улиц полиции и стражей порядка.

Вслед за дорогими магазинами и заведениями с винными погребами подверглись опустошению обычные лавки. Жертвами бандитов всех мастей и проходящих солдат стали еврейские кварталы. Здесь уже лилась кровь, слышались стрельба и крики о помощи.

А между тем противник подходил все ближе. На взгорьях Голоска, Яновском шоссе и в песках Брюховичей его ждали последние позиции русских – вырытые с участием жителей города глубокие рвы, укрытые балками и дерном, и заграждения из колючей проволоки.

Завтра утром на этой проволоке, с жердями бориславских шахт, будет висеть не один солдат в голубом мундире.

Военный госпиталь, куда прибыл Новосад за пленным австрийским генералом, находился у подножия Святоюрской горы, на углу Петра Скарги. Здесь лечили российских и пленных австрийских офицеров высокого ранга. До войны же тут размещалась Народная лечебница для убогих, за которыми ухаживали монахи-студиты из соседствующего здания монастыря. Куратором богоугодного заведения являлся митрополит Шептицкий. Сейчас помещения госпиталя стояли пустые. Все медицинское оборудование, медикаменты, койки и белье было вывезено.