Отца Кляйнзорге выписали из госпиталя в Токио 19 декабря, он уехал домой на поезде. Два дня спустя, в Ёкогаве, в одной остановке перед Хиросимой, в этот же поезд сел доктор Фудзии. Впервые после взрыва эти двое встретились. Они сели рядом. Доктор Фудзии сказал, что едет на ежегодное семейное собрание — годовщину смерти отца. Когда они начали делиться друг с другом своими злоключениями, доктор весьма увлекательно рассказал, как все места его проживания одно за другим смывала река. Затем он спросил отца Кляйнзорге о самочувствии, и тот рассказал, как лежал в больнице.

— Врачи велели мне быть осторожным, — добавил он. — Они требуют, чтобы днем я спал минимум два часа.

Доктор Фудзии ответил:

— В наши дни в Хиросиме трудно быть осторожным. Все чем-то заняты.

Новое городское правительство, созданное под руководством оккупационных властей, наконец приступило к работе в здании мэрии. Жители города, выздоровевшие от лучевой болезни разной степени тяжести, возвращались в Хиросиму тысячами — к первому ноября население, в основном сосредоточенное на окраинах, составляло уже 137 000 человек — более трети от пикового показателя времен войны, — и власти запустили различные проекты, чтобы привлечь людей к восстановлению города. Одних нанимали расчищать улицы, другие собирали металлолом, сортируя и складывая его в горы напротив мэрии. Некоторые строили себе лачуги и хижины, сажая рядом небольшими квадратами озимую пшеницу, а город также возвел четыреста временных бараков, каждый из которых был рассчитан на одну семью. Восстанавливалась инфраструктура: снова зажглись электрические фонари, заработали трамваи, ремонтники залатали 70 тысяч протечек в магистральных трубах и водопроводной системе вообще. На совещании по планированию, где в качестве консультанта выступил молодой и энергичный офицер военного правительства лейтенант Джон Д. Монтгомери из Каламазу [25], все с энтузиазмом обсуждали, какой должна стать новая Хиросима. До разрушения город процветал — и был привлекательной целью для противника, — главным образом потому, что являлся одним из самых важных военных и коммуникационных центров Японии; он мог бы стать императорской штаб-квартирой, если бы союзники высадились и захватили Токио. Но теперь здесь не было никаких крупных военных институций, которые помогли бы возрождению города. Участники совещания по планированию, не понимая, какое значение сегодня может иметь Хиросима, занялись довольно неопределенными культурными проектами и восстановлением дорог. Они рисовали карты с проспектами шириной в сотню метров и всерьез подумывали возвести группу зданий в качестве памятника трагедии и назвать это Институтом международной дружбы. Специалисты по статистике собрали всевозможные сведения о последствиях взрыва. По их данным, 78 150 человек были убиты, 13 983 — пропали без вести и 37 425 — получили ранения. Никто в городском правительстве не утверждал, что эти цифры точны (хотя американцы приняли их за официальные), но с течением времени все больше и больше мертвых тел доставали из-под руин, а число невостребованных урн с прахом в храме Дзэнкодзи в Кои выросло до нескольких тысяч — и статистики начали говорить, что в результате взрыва погибли по меньшей мере 100 тысяч человек. Многие люди умирали от комплекса разных причин, поэтому невозможно было точно понять, сколько жизней унесла каждая из них, но подсчеты все же были сделаны: около 25 % скончались непосредственно от ожогов, полученных во время взрыва, около 50 % — от других травм и около 20 % — в результате воздействия радиации. Статистические данные об ущербе городскому хозяйству были более надежными: полностью разрушены 62 тысячи из 90 тысяч зданий, еще шесть тысяч не подлежали восстановлению. В самом центре города обнаружилось всего пять домов современной постройки, которые можно было эксплуатировать без капитального ремонта. В столь малом количестве уцелевших построек нельзя винить хлипкость японской архитектуры. После землетрясения 1923 года строительные нормативы предписывали, чтобы крыша каждого большого здания могла выдерживать нагрузку в 300 килограммов на квадратный метр, в то время как американские правила предполагают почти в два раза меньшую нагрузку.