– Я так плохо с ним обращалась, Луэлла. Видели бы вы его несчастное старое лицо.

– Он переживет.

– Он все мне рассказал. Как вы познакомились в юности и как он воевал во Вьетнаме, а потом вернулся с расшатанной психикой, и как Сэмюэл повлиял на ваш брак с Кливом. Потом – письма в полости дерева и ваш план сбежать и продавать чатни, хотя вы были никудышной поварихой, чему я поверить не могу, потому что ваши пирожные просто… просто…

Слезы жгли глаза, и я вытерла их.

Луэлла достала из рукава скомканный носовой платок и протянула мне:

– У вас с Хобом было сегодня непростое утро.

– Да. Пожалуй, да.

Она вздохнула, потом повернулась и пошла по дорожке к дому. Уже у веранды она оглянулась.

– Идемте, – хрипло проговорила она. – Думаю, нам нужно выпить чего-нибудь крепкого. И я имею в виду не лаймовую настойку.

Луэлла налила херес в рюмочки из матового стекла. Я выпила тошнотворный напиток одним глотком, затем полезла в свою сумку-торбу и достала письмо. Передавая его Луэлле, я мысленно вознесла молитву, чтобы она поняла.

Луэлла с подозрением уставилась на смятую записку.

– Что это?

– Это от вашей матери. Она написала его Сэмюэлу после его возвращения с войны.

Луэлла взяла письмо, но не развернула сразу. Повернула его в одну сторону, в другую, очевидно озадаченная.

– Я нашла его в поместье, – объяснила я, старательно подбирая верные слова. – Сэмюэл прятал его за старой фотографией в рамке. Думаю, он не… Это было… о черт, Луэлла. Прошу, просто прочтите его.

Она целую вечность изучала мое лицо, потом поднялась. Следом за ней я спустилась с веранды и прошла в тень раскидистой сливы, где мы сели на садовую скамейку. Перечный запах раздавленных настурций окутывал нас. Где-то высоко в ветвях над нами пронзительно зажужжало насекомое, своим продолжительным воплем заставившее меня поежиться.

Луэлла с бледным лицом расправила письмо на коленях и начала читать.

Нас окутала тишина, нарушаемая лишь веселой песенкой сорокопута в ветвях араукарии и тихим поскрипыванием бельевой веревки. День был приятный, а херес немного снял нервное напряжение. Если бы мое сердце не билось так неровно, если бы от мыслей не шла кругом голова, я, наверное, свернулась бы клубочком на теплой траве и погрузилась от усталости в дрему.

Луэлла сложила письмо и откинулась на спинку скамейки.

– Оно датировано днем ее смерти.

– Да.

– Она написала, что приведет познакомиться с ним… кого-то особенного. Думаете, она имела в виду… – Луэлла сухо кашлянула. – Она имела в виду меня, верно?

– Я так думаю.

Запрокинув голову, Луэлла сосредоточенно посмотрела в небо. Кожа ее пухлой шеи была гладкой, как атлас. По дрожанию ее губ и розовым пятнам на щеках я поняла, что она находится сейчас в преддверии своего внутреннего шторма.

– Я ее не помню, – сказала она. – Точнее, помню смутно. После ее смерти я привыкла притворяться, что маленькая Лулу ушла на небо вместе с ней и что я другой ребенок. Я даже настояла, чтобы дедушка Якоб называл меня Луэллой, а не… Ох…

Шторм разразился. Лицо Луэллы сморщилось, из глаз хлынули слезы. Я колебалась лишь одно мгновение, обняла ее и держала, пока она плакала. Она была крупной, высокой и полной, но здесь, в тени сливы, казалась хрупкой и беззащитной, маленькой девочкой, безутешно рыдающей по своей потерянной матери. Я обнимала ее крепко, поглаживала по спине, успокаивала, как умела, звуками без слов, как обычно успокаивала свою дочь.